— Вроде не жаловалась.
— Ну и добро. Поклон ей передай. Пойдем, оформлю вам пропуска для поезда, а то пограничники задержат…
Пропуска очень пригодились. Вблизи Тирасполя трижды останавливали пограничные разъезды.
Возница им попался бойкий, разговорчивый. Алексея и Галину он принимал за сотрудников райземотдела, ехавших в район по служебным делам, и всю дорогу жаловался им на своего «голову сельрады», который якобы неправильно распределил пахотную землю и самый большой участок отрезал какому-то Попенченко.
— Батька Нечипоренку злякався, — объяснял возница. — Попенченко з тим батьком — кореша…
Между прочим, он выболтал немало полезных сведений о тех, кто в деревне сочувствовал бандитам. Дружески расположившись к Алексею, который охотно поддерживал с ним разговор, мужик предложил довести их до самых Бычков. Алексей ответил, что они не прочь немного размять ноги.
— А вот обратно нас не отвезешь? — спросил он.
— Колысь?
— Да завтра утром.
Мужик сказал, что из их деревни каждое утро кто-нибудь ездит в Тирасполь к поездам. Велел прийти на рассвете в деревню Голый Яр, что в трех верстах от Бычков, и спросить Аникея Сивчука.
— Це я и е, — пояснил он.
В шестом часу вечера они подошли к Бычкам. Большое село просторно раскинулось на днестровском берегу. Посредине села стояла каменная церковь с темным, захлестанным степными ветрами куполом. Вдоль околицы тянулась ограда общественного загона. Дальше земля была исполосована огородами, на которых виднелось несколько согнутых женских фигур.
Реку напротив села сузила желтая песчаная отмель. Выше отмели лежал вытащенный на берег паром рассохшийся, черный, с ободранным настилом. Видимо, он лежал здесь давно, с тех пор как Днестр стал пограничной полосой. Жилище паромщика следовало искать где-нибудь поблизости от него.
Галина указала пальцем на одну из крайних мазанок, придавленную высокой крышей, похожей издали на стог прелой, загнившей соломы. Около мазанки валялись старые бакены и торчал маячный столб с разбитым фонарем наверху.
— Как мы с вами условимся? — спросила Галина, Алексей осмотрел берег.
— Видите обрывчик левее парома, где кусты? Я буду там.
— Хорошо. Пока.
— Если что случится, дайте сигнал. Оружие-то у вас есть?
— Нету конечно.
— Вот те раз! Как же вы?.. — встревожился Алексей.
— Ничего, — сказала Галина, — не впервой.
— Погодите! — Он вытащил из кармана браунинг. — Возьмите на всякий случай.
— Не надо, говорю вам!
— Возьмите!..
Девушка махнула рукой и, не слушая, пошла к селу.
Стоя в придорожных кустах, Алексей видел, как она свернула с дороги и, легко ступая по мягкому изволоку, прямиком направилась к мазанке около маячного столба. Подойдя, стукнула в окно. Появился широкоплечий мужик в расстегнутом жилете поверх заправленной в серые порты рубахи. Галина что-то сказала ему, и мужик увел ее в хату. По-видимому, это и был Мартын Солухо.
Не выходя на берег, чтобы не заметили с той стороны реки, Алексей густым ивняком прошел до обрывчика. Отсюда были хорошо видны мазанка паромщика, село и хутор за рекой, где на взгорье уныло торчали в небе крылья ветряка.
Потянулись тягучие часы ожидания. В село пригнали коров. Заскрипели, кланяясь до земли, колодезные журавли. Мимо села проехали пограничники — пять человек на разномастных лошадях — и скрылись вдали, где река делала поворот. Солухо несколько раз выходил из мазанки и что-то делал во дворе. Галина не показывалась.
Лениво догорел вечер. Над Днестром упорно не хотело угасать тонкое, как бумажная лента, облако. Его красноватый отблеск подрумянивал гладкую маслянистую поверхность реки. Но вот и облако потухло. В мазанке паромщика засветилось окошко и тоже погасло: завесили.
Дождавшись полной темноты, Алексей перебрался ближе к мазанке и спрятался в кустах возле парома…
По его расчетам, было уже за полночь, когда паромщик наконец вышел из хаты. Повозившись в амбаре, он тяжело протопал в трех шагах от Алексея, неся что-то на плече. Спустя несколько минут Алексей услышал шорох камыша: Солухо выводил припрятанную в нем лодку.
Было новолуние. Темнота смыкалась у самых глаз, но в полном ночном безветрии даже осторожные звуки, производимые Солухо, были отчетливо слышны. Вот стукнули уключины, плеснула под веслами вода, и тихий этот плеск начал медленно отдаляться и постепенно замер.
В течение полутора часов за рекой не блеснуло ни единого огонька. Алексей устал от ожидания, когда плеск раздался снова. Было непонятно, как ориентируется Солухо в такой непроницаемой темноте, но пристала лодка как раз напротив парома.
На берег вышел какой-то человек. Было слышно, как поскрипывал песок под его сапогами. Поднявшись на берег, этот человек (по всей видимости, Цигальков) молча стоял в нескольких метрах от Алексея, пока Солухо прятал лодку.
Потом они ушли в мазанку.
Алексей успокоился: все шло как по-писаному. Цигальков, очевидно, постарается еще до рассвета уехать из села, которое то и дело посещают пограничники. Значит, остается ждать недолго: час-два, не более…
У него было сильное искушение пробраться к окну и послушать, что там происходит. Но он сдержался: слишком чутка была тишина…
Время цедилось по капле, нестерпимо медленно. Минут через пятнадцать дверь мазанки отворилась, выплеснув наружу немного света. По возникшему на пороге силуэту Алексей узнал Галину. Она тотчас растворилась во мраке, а на пороге встала другая фигура в туго подпоясанном чекмене — Цигальков.
Совсем близко от Алексея прошелестели шаги. И вдруг Галина негромко позвала:
— Седой!
Алексей прикусил губу: не видит она, что ли, что Цигальков не ушел!
— Седой! — позвала Галина громче. — Да где же вы?
Алексей тихонько кашлянул: терять было нечего — Цигальков и так все слышал.
— Вы здесь? — сказала Галина, подходя. — Идемте в хату.
— Что случилось?
Она в темноте нашла его руку и крепко сдавила, как бы говоря: «Спокойно. Сейчас все поймете».
Они подошли к мазанке.
— Вот он, Седой, — сказала Галина Цигалькову.
— Прошу!
Цигальков пропустил их в хату и принялся запирать дверь.
Половину хаты занимала печь. Солухо, горбясь, сидел на лежанке, свесив босые ноги, настороженно смотрел на Алексея. Лицо его до глаз заросло серой мшистой щетиной.
Обстановка в хате бобыльская, неуютная: стол и две лавки, икона в дальнем углу. У стены свалены рыболовные снасти, весла и треснувший румпель от шлюпки. Фонарь, снятый, должно быть, с бакена, был подвешен к потолку, освещая голые, давно не беленные стены.
Алексей стоял посреди хаты, ждал, что будет дальше.
Заперев дверь, Цигальков подошел к нему. Есаул улыбался и протягивал руку:
— Рад приветствовать! Вот уж не предполагал увидеть! Крайне удачно, что вы здесь! Я имею к вам личное поручение!
— Ко мне?!
— Именно к вам. От полковника Рахубы!
— Вы видели Рахубу?..
— Так точно! Вчера в Бендерах, в штабе генерала Гулова.
Алексей ожидал чего угодно, но только не этого.
— Вот так штука! — произнес он удивленно, что не составило труда, и обрадовано, что было гораздо сложнее. — Как же это? Полковник выздоровел?
— Вы имеете в виду его ногу? С ногой лучше. Хромает еще немного, но ведь полковник не из тех, кто может спокойно усидеть на месте в предвидении таких событий…
— Каких событий?
— Сейчас. Все по порядку. Во-первых, я должен передать вам депешу. Представляете: не будь вас здесь, мне пришлось бы изыскивать способы, чтобы доставить ее вам в Одессу… Однако сначала давайте все-таки соблюдем формальности…
Алексей остановил его, бровями указав на паромщика.
— Мартын, сходи покарауль! — сказал Цигальков.
Солухо молча соскочил с печи, шлепая пятками по глиняному полу, вышел из хаты.