Но в конце концов вроде бы и начальник смирился.
Как же все-таки Родька очутился под его, Федора, крышей? От кого он узнал, что Варя одна, что муж в пути? Но плохо, видно, рассчитал: вот он, Федор, здесь! Раньше срока вернулся! Хватит, помок под дождем, позяб на ветру — пора и в тепло! А непрошеный гостек пусть убирается туда, откуда пришел.
Не мути воду, не ходи по заказанной дорожке!
Но что же Варя? Почему она так рада ему? Вон и чаем угощает. И приоделась — в новом платье, чистенькая, нарядная, веселенькая. А он-то, он как оперился: белая рубашка, черный, старательно выглаженный костюм, пышная прическа. Весь так и цветет и глаз с нее не сводит. Пришел в чужой дом, к чужой жене, и нате вам: шуры-муры. Ишь как обрадовались, забыли даже занавеску закрыть.
Да полно, уж явь ли это, не мерещится ли ему, Федору?
Он шагнул поближе к окну. Отсюда все стало еще виднее. Вот Родька взял Варину руку в свою, заглянул ей в глаза. Она не оттолкнула его, только опустила голову.
— А-а! — вдруг вскрикнул Федор.
Тенью метнулся он к плетню, выхватил палку и с яростью начал крестить окно. Потом, горбясь, бросился на крыльцо, с грохотом проскочил через темные сени и, распахнув дверь в избу, грозной глыбищей навис над порогом.
— Не ждали? Намиловались? Теперь давайте рассчитываться!..
Он замахнулся на оторопевшего Родьку и стоявшую в оцепенении Варю, но в это время за перегородкой в испуганном плаче зашелся сынишка. Федор бессильно опустил руку.
— Ладно, в другой раз!..
Взглянув напоследок на мертвенно побелевшие губы жены, мотнул головой в сторону перегородки.
— Что стоишь? Иди дите успокой.
И сам повернулся к выходу. На улицу, под дождь, который был сейчас не такой уж теплый, каким показался вначале…
А утром он пришел в контору, к начальнику. Горелов, пригладив седые виски, сказал:
— Ну, здравствуй! — Как всегда, поприветствовал кивком. — Так вот — за проводку плота спасибо. Показал себя. А за… — Горелов помедлил, прикуривая от одной папиросы другую, — за то, что ты натворил дома, придется тебе, дорогуша, отвечать.
— Спасибо и вам, Василий Егорыч! — разжал плотно стиснутые зубы Федор. — Позаботился! Вместе с сынком, выходит…
— Что? — ткнул Горелов папиросу в пепельницу, полную окурков.
— Говорю, постарались!
— А ты погоди. За такие слова я могу и…
— Уволить? — Черные дуги бровей Федора переломились.
— И уволить! — повысил голос Горелов. — В дуроломах не нуждаемся! Вот так! — нацелил он на Федора белесые глаза, и от них повеяло холодом.
Федор стоял перед ним, отчаянно комкая кепку: «Доработался! Его сынок ворвался в мою семью, а я же и виноват. Отблагодарил!..»
— Что ж, Василий Егорыч, увольняй, раз заслужил!
Он повернулся и, широко распахнув двери, вышел вон, разгневанный, злой. Не оглядываясь, прошел через весь поселок, а оттуда повернул на тропу, что вела на полустанок.
Поехал в поезде дальнего следования. Куда? Вначале он и сам не знал. На полустанке транзитные поезда не останавливаются, он на ходу вскочил на подножку последнего вагона к оробевшей проводнице, стоявшей с флажком в руке, и попросил приютить его.
Часами он сидел и бесцельно глядел в окно вагона. Мимо проплывали северные деревеньки, купающиеся в лужах, солнечные пригорки с первыми зелеными побегами, оживающие леса, окутанные серой дымкой. Но его ничто не радовало. На крючке болтался вещевой мешок, повешенный поверх жесткой робы.
Слух был как бы выключен. Воспринимался только стук колес, в котором слышался все один и тот же зов: подальше, подальше…
Тихо под пологом брезента. А там, в ночи, снова нарастает шум. Ясно: продолжает прибывать вода. Скрипит, напрягаясь, запань, в обшивку баржи бьют лесины. А вот где-то гулко ухнуло, должно быть, лопнули стяжки пучков.
Федор встал. Надо выйти посмотреть.
— Подожди, вместе, — кто-то удержал его за руку.
Человек этот тут же пошарил под изголовьем, доставая кисет, и стал пробираться вперед. Запнувшись за что-то, зажег спичку. Огонь на мгновенье осветил его лицо.
— Дядя Елизар! — узнал Федор старика. — Ты-то что не спишь?
— Выспался. И тебе надо бы трошки соснуть.
— Не могу никак, — признался Федор.
В ответ старик только покряхтел.
Вышли. Стылый ветер ударил в лицо. Федор поднял воротник, огляделся. Лес, лес. Черные горбы его поднимались теперь не только в самом устье, но и много дальше. Река бурлила, несла новые вереницы пучков.
— Не прорвало бы… — забеспокоился Федор.