Нет, нет! Он повернул в сторону на тропку, бесцельно побрел, сам не зная куда.
Было уже совсем темно, сильно дуло. Он поднял воротник пиджака, глубже запустил руки в карманы брюк. И шагал, шагал. А вдогонку, в спину ему неслись задорные звуки гармошки. Они как бы подгоняли его.
Вдруг он услышал негромкий голос, до боли знакомый:
— Кузьма, подожди!
Поднял голову. Сначала увидел дом учительницы — к нему все-таки привела стежка! Потом увидел и ее, Галину Аркадьевну. Она сходила с крыльца. Кузя хотел пройти мимо, но она окликнула его:
— Куда ты, Кузьма?
— Не знаю… Мне ведь куда теперь?..
— Кузьма, не сердись.
Он слегка отстранил Галину и пошел дальше.
Вот и прогончик вдоль стенок тына, увешанного ветками спелого хмеля. Сколько раз по вечерам проходил он этим прогончиком к ее крыльцу. А сегодня уходит. Прощай, Галина Аркадьевна! Говорить нам не о чем! Все ясно.
Но когда миновал тын, он остановился. Безмерно тяжело оказалось вот так ни с чем уходить. Оглянулся. Но ни на тропе, ни у крыльца ее уже не было.
Кузя оторопел. Не стала ждать? Неужели это и есть конец, на что он сам только что был готов? Не раздумывая, припустил бегом к дому Галины Аркадьевны, задевая за ветки хмеля, за выступы тына. Бегом вбежал и на крыльцо. Не стал раздумывать и у дверей в избу: рывком раскрыл ее и шагнул в комнату учительницы.
Галина стояла, прижавшись спиной к этажерке с книгами. Она еще не сняла платок, пальто, туфли. Казалось, ее ничуть не тронуло вторжение Кузи, взгляд был какой-то отчужденный. Восьмухин бросился к ней, взял ее руки в свои, сразу ощутив их дрожь.
— Галина Аркадьевна, успокойтесь, — начал торопливо Кузя. — Это я, я виноват.
— Не надо, Кузьма, — остановила она его.
Кузя притих. А она все так же глядела поверх его головы в окно, куда-то вдаль. Потом спросила:
— Ты брата своего любишь?
Кузя кивнул.
— Скоро он уехал.
— Жалеете?
Она не ответила, только провела рукой по глазам, как бы для того, чтобы дальше видеть.
— Вы же любите его. Ведь любите? — полушепотом спросил он. — Что молчите? Тогда не сказали и теперь…
— Кузьма, добрый мой человек, не спрашивай, не надо.
— Но я должен знать! — умоляюще поглядел он на Галину.
Галина наконец перевела взгляд на Кузю, немного этот взгляд потеплел. Сказала:
— Кого мне жаль, так это тебя, Кузьма. Тебя!.. Не могла я сразу признаться. Думала — у тебя просто увлечение, что оно пройдет. Да, виновата я: не набралась храбрости оказать, что люблю его, Леонида, брата твоего. Прости, если можешь.
— Да, да… — пробормотал Кузя. — Что ж.
Он покачал головой и, выпустив ее руки из своих, шагнул к дверям.
Дома нашел под подушкой маленькую записочку, оставленную Леонидом. При свете фонарика — его подарка — прочел:
«Кузя, браток, не серчай. Ни на меня, ни на Галину. Всегда твой — Л.»
Он долго держал эту записку в руке. Потом с полки, на которой лежал сборник стихов, подаренный ему Галиной, достал карандаш и, примостившись у подоконника, написал на обороте листка:
«Леня, об одном прошу тебя: будь к ней добр. И скорее увези к себе…»
Он помедлил, приписал еще:
«Увези, по-братски прошу…»
Глаша
Мы опоздали: лед тронулся за несколько минут до нас. Узкая горловина Унжи вздыбилась, оглашаясь треском и скрежетом льда. Напор его нарастал на наших глазах. Лед несло сюда с широкого плеса, где уже чернели большие закраины. Река суровела, становясь неподступной.
С началом ледохода подул холодный пронзительный ветер. Поднимая воротник ватника, мой спутник, учетчик тракторной бригады Саша Смельчаков, небольшой, с узкими, чуть-чуть раскосыми синими глазами, угрюмо сказал:
— Утром еще проходили здесь, теперь придется ждать… А вам срочно нужно ехать? — указал он рукой на заречный косогор, где белело здание ремонтной мастерской.
— Срочно.
Смельчаков посмотрел на меня. Я подумал, что он хочет предложить какой-то выход. Но вдруг он отвернулся от реки и перевел взгляд в сторону, на строения животноводческой фермы, что стояли поодаль от небольшой деревни. Он внимательно прислушивался к чему-то, даже затаил дыхание.