Увидев меня, он встал.
— Пошел? — спросил тоже тихо.
— Пошел, — ответил я.
Я думал, что он будет удерживать меня, но вместо этого мотнул головой в сторону дороги.
Выйдя к околице, я оглянулся и увидел, как батя растерянно и вместе жалостливо смотрел на меня. Казалось, он хотел что-то сказать мне еще, но я не стал ждать. Зачем выслушивать лишние слова, когда все уже решено.
«Размагничиваться нам не с руки», — мысленно повторил я поговорку Михайлыча, единственного в нашей глухой лесной деревне партийца, изувеченного на войне и теперь безнадежно больного, но еще не ушедшего от дел.
Каждый шаг был для меня тяжел. Ведь пошел не куда-нибудь, а на суд! Первый в жизни. Да и на какой суд! Своих же, деревенских, будут судить, не раз, наверное, будет названо и имя отца. Вчера уж соседки говорили: «Кого ославить-то хочешь?»
Все, казалось, было против меня. Может, и верно, еще не поздно повернуть обратно? Может, все обойдется без суда? И впрямь ведь своих же, деревенских, будут судить!..
Остались позади гуменники, картофельник, яровое поле. Вот дорога пошла под уклон, к лесочку. У опушки показались Никифор и Глафира. Я было замедлил шаг, чтобы не встречаться с ними, но они дождались меня.
— Лесочком-то небось лучше вместях идти. Кхе-хе… — недобро ухмыльнулся Никифор, потрогав сгибом пальца щетку короткой седеющей бороды. Крупнотелый, грузный, в ватной фуфайке, он стоял, как замшелый пень.
— Ничего, и один не заблужусь, — ответил я, проходя вперед, не убавив, не прибавив шагу.
— Гляди, какой смелый! — тронувшись следом за мной, сказал Никифор. — Ну, посмотрим!..
Я промолчал. Но Никифор не отступался.
— Значится, на своем будешь стоять? — в самый затылок выдохнул он мне. — Шинкари, мол, самогонщики и все такое…
— А кто же вы? — полуобернувшись, огрызнулся я.
— Ты, паря, потише. В лесу, гляди, как аукнется, так и откликнется…
Угрожать? Я опять оглянулся. Брови у Никифора были нахмурены, ступал он плотно, стуча о землю суковатым батогом. Высокая красивая Глафира с упреком косила на меня черными глазами. Она презрительно сжала губы:
— Писака. Герой!..
Я ничего не ответил ей. Идя, я вспомнил все, что было.
Началось все с того самого раза, когда отец просидел у Никифора — это было тоже осенью, два года назад, — деньги, сбереженные на покупку шубы для мамы. Зимой мать ходила в стареньком зипунишке и всегда зябла, часто простуживалась, хворала. Работала она все на улице — то сено подвозила к ферме, то навоз выгребала, и без теплой шубы ей было нельзя. Деньги тайком прятала под матрас. А батя выследил. И когда пришла пора ехать в торговое село, под матрасом было уже пусто.
После, правда, отец отвернулся было от Никифора. Глафира, бывало, упрекала, что, мол, ты, Петрович, не заглянешь к обиженным. Обиженным она называла своего отца, которого весной уволили с кладовщиков. А этот «обиженный» спокойно гнал самогонку, Глафира же принимала гостей.
Небольшой дом Никифора стоял у дороги. Останавливались тут и проезжие шоферы, и выходившие из леса на огонек заплутавшие охотники, грибники. Похаживали и свои, деревенские.
Недолго продержался и отец. Снова начал торить тропку к Никифору. Зимой возвращался пьяный, долго колобродил, поднимая всех.
— Не стыдно, выпивоха проклятый, — со слезами выговаривала ему мать. — На-ко, все переносил им. Хоть бы деток пожалел.
— Молчи! — хриплым басом отвечал отец и, протягивая перед собой руки, спотыкаясь, надвигался на меня. — И ты — молчи, слышь? Знаю — за матку стоишь. А кто за батьку, за меня? Кто, а? Говори! Нет у батьки защиты, нет! Один как перст.
— Какой же тебе защиты надо? — не понимал я.
— Вот, ду-шев-ной! — яростно стучал он сухим кулачком в свою тощую грудь и начинал возносить себя. — Кто у тебя был батька? Растяпа, не с чем пирожок? Шалишь! Хошь, притчу одну скажу?.. Нет, слушай. Да, как швец один в семнадцатом, зимой, за ночь, за одну-единую, слышь? — бекешу сшил. Богатейшую, с воротником — во! Хозяин, Тишка Мохов, барином его кликал, в пояс кланялся. А под барином-то этим скрывался, дай ему бог здоровья, большой человек, из подпольщиков. А кто тот швец?.. П-почему не спрашиваешь, сосунок? Не знаешь? Запомни: твой батька, когда еще юнцом был.
Помедлив немного, он требовал выслушать и вторую притчу. О том, как мужик-солдат полуслепым с войны вернулся и как ночью один, без поводыря, пришел на ближнее недопаханное поле и вспахал его. Так уж истосковался он по родной земле. И эта притча была у него о себе.
— Понял, кто твой батька?