— Ты, как я вижу, чем-то сильно обеспокоен, Евгений? Может, поделишься своими переживаниями? — спросила Коврова, смотря в глаза близкого ей человека.
— Наташа, сомнения зубной болью сверлят голову. Выносил, выстрадал гипотезу о том, что гауптман Зоненнбах по известным причинам непременно воспользуется при побеге центральным ответвлением, а теперь места себе, не нахожу. Он, конечно, помнит о нашей с ним беседе, когда проговорился о том, что знаком с местностью, по которой проходит разведгруппа. Помня об этом, опасаясь оказаться в ловушке, он откажется от удобного, сулящего беспрепятственный выход к шоссейной дороге от центрального русла оврага, ведущего на север, а ринется, например, по юго-западному и окажется ближе к населенному пункту Стрекалино. Свободно может воспользоваться и рукавом оврага, тянущегося в восточном направлении. Все едино: потеряв время, беглец к нужному ему сроку достигнет деревушки Медвежий Угол. В любом из двух внезапно последующих решений Зоненнбах окажется в выигрыше: возглавит подразделение и никого из нас не оставит в живых. Иначе поступить не сможет.
— Не расстраивайся. До сегодняшнего разговора ты никогда не ошибался. Не верю, что именно сегодня старуха-проруха навестила твою светлую голову. Нет, Евгений. Как никогда верю в твой расчет и интуицию. В своем состоянии гауптман не способен мыслить реально. Избирать окольные дороги, надеясь на свои ноги, не станет. Он ушел первым. Зачем, скажи на милость, ему искать приключений, хотя и неплохо знающему местность, без компаса в вечернем лесу. Время, время: вот в первую очередь о чем будет думать беглец.
— Будем надеяться… Как наши дела, Сережа? — поинтересовался Черемушкин о самочувствии Антонова.
— Живем, командир. Дела, во всяком случае, лучше губернаторских, — ответил разведчик. — Что-то наши задерживаются, — посетовал он.
— Какие-то люди вышли из оврага. Приближаются, — насторожилась Коврова, беря в руки автомат.
— Кто здесь может быть в глуши, кроме наших, — отозвался Черемушкин, беря бинокль. — Впереди Касаткин, — продолжал он свою информацию. — Все четверо. Пятого с ними нет…
Полулежа в траве у мощного ствола сосны, Антонов слушал милых его сердцу людей, и ему образно рисовались заманчивые картины встреч с однополчанами. Но вместе с этим, из глубины его души мягкий голос упрямо возражал: «Этого не случится. Ты не вернешься к друзьям за линию фронта…» Он провел языком по чуть вспухшим губам и резко поднялся на ноги. Бросившиеся в погоню за бежавшим гауптманом разведчики возвратились в полном составе.
— Черти косолапые! Жду же второй час… — Черемушкин осекся, вопросительно смотря в ничего не говорящие глаза Касаткина. — Ну, Михаил, говори! Терпения нет…
— Судьба-злодейка сама порешила шустряка, — поспешил с ответом Мудрый.
— Игорь сказал главное. Страшной смертью погиб наш пленник гауптман Зоненнбах, — стал рассказывать Касаткин. — Долго мы его искали. По времени беглец должен бы был на немного опередить погоню. Грешным делом вас вспомнил, сами понимаете, за задержку. Мог бы жить, бедолага.
— Что же дальше, Миша, говори. Все равно сеанса ужасов сердце не воспримет. Ожесточилось. Сделалось каменным.
— Отпечатанные на песке следы его сапог мы сразу же опознали. Насторожились. И вдруг — нет следов, будто нашего пленника подняла в воздух нечистая сила. Повел головой влево, в сторону пологого ската, и невольно отшатнулся. Гауптман Зоненнбах стоял на полусогнутых ногах, намертво обхватив руками ствол молодого дуба. Голова, резко запрокинутая назад, касалась подбородком дерева, как бы удерживала обмякшее тело от падения навзничь. Оказалось: в спешке, поднимаясь из оврага по пологому скату, бежавший с размаха напоролся левым глазом на подсохший и потому прочный, толщиной с палец, острый сук, глубоко вошедший в его череп. Вот и все. Вырыли могилу. Похоронили. Человек, никак…
— Вот что, мужики. Мы сегодня довольно поработали ногами. Голова не в счет. Ужинать — и молча под сосну. Иного рая не найти вовек. Подниму, когда сочту нужным. Хорошо выполнить солдатскую работу — нужна светлая голова.
Южная ночь, как медленно не поспешала, упала на лес внезапно, опутывая влажной, гулкой и плотной темнотой. Лагерь затих. Узкий, с красноватым отблеском серпик-младенец луны в таком же черном, как и земля, небе, безуспешно пытался прорваться сквозь обозначившуюся пелерину облачности. Стояла тишина. Изредка ночная мгла вздыхала, плакала, роптала, ухала, заливалась в замертвленном хохоте. Кому могла прийти в голову из вражеского воинства мысль о том, что их гарнизоны почти локоть о локоть соседствуют с русской разведгруппой, раскинувшей свой бивуак в ночном лесу.