— Не требуется. Подробности о месте захоронения, количестве погибших отразите в рапорте на пункте сбора донесений. Вам все ясно, комбат. Нет вопросов? Свободны. Теперь с вами, Крюгер. Продолжаете любоваться картиной уничтожения? Художника из вас, обергруппенфюрер, не получится, если вы визуально не могли оценить содеянное бандитским наскоком.
— Впечатления ужасны, обергруппенфюрер. Преследование преступников широко организовано, но обстоятельства вновь против меня! Травы после росного полегания просушены ветерком и поднялись… Хотя бы один заметный след. Вокруг, в лесу, девственная целина…
— Я как-то говорил Фалькенбергу, повторю и вам прописную истину: плохому танцору что-то всегда мешает… Ни мертвые, ни живые русские разведчики ни мне, ни вам не нужны. Все они давно должны были быть на плахе. Когда-то вы, оберштурмфюрер, схватывали все на лету. Вы знакомы с полковником Клекнером?
— И да, и нет, обергруппенфюрер.
— Предлог сам просится в ваши руки. Используйте. Все дело в вашей инициативе. Вам понятен сюжет? Либо все, что видели ваши глаза, спишу вам…
— Слушаюсь, обергруппенфюрер.
— Не делайте мне одолжений, Крюгер. Это очень опасная в жизненных неурядицах подруга… — Веллер не договорил, отвлекаясь на протяжный человеческий крик, рванувшийся из леса к дороге.
— Что это еще за интересное кино? Что за детский сад, начальник гестапо?
Из леса вышли четверо офицеров-эсэсовцев, таща за собой в буквальном смысле слова двух человек в немецкой униформе. Гестаповец метнулся к источнику возмущения командующего. Высказав нелестные для эсэсовцев замечания, задав офицерам ряд интересующих его вопросов, Крюгер вернулся.
— Обергруппенфюрер, — пояснил он Веллеру, — в лесу обнаружили крепко привязанных к стволам деревьев, с кляпами во рту двух наших соотечественников: один из них — начальник сожженной заставы обершарфюрер Курт Кельман, второй — почти мальчишка, радист с этой же заставы. Оба невменяемы вследствие стресса.
— Немедленно отправьте этих солдат-неумех в госпиталь. Установите с обоими контакт. Очень возможно, что от них, этих чокнутых, потянется живая цепочка информации. Подготовьтесь к вечернему рапорту, Крюгер. — Веллер поудобней устроился на жестковатом сидении бронемашины, направляясь в Станичку, в свою резиденцию, но мысль о произошедшем продолжала бередить душу: «Если какими-либо путями Гитлер разнюхает о случае с Вайсом, не сносить мне головы как командующему»…
Но жизнь шла своим чередом, и у него еще оставалась надежда на перемены к лучшему…
…Разведгруппа Черемушкина, все дальше и дальше удалялась от шоссе Станичка — Кобылино. Успех крупнейшей акции окрылял, и если бы не тяжелая, препятствующая движению ноша, то, пожалуй, она была бы уже недалеко от своей цели. Опасаясь сильно наследить, шли развернутым строем, и каждый за собой, насколько хватало смеси махорки с нюхательным табаком, присыпал землю.
С целью сбить, противника с толку, Черемушкин не раз менял азимут, и поэтому добрались до временной базы несколько позднее, чем рассчитывали. Плюхнулись все разом в мягкую, духовитую зелень пологого спуска в балочку, в том месте, где чуть ниже хранилось оставленное поутру имущество разведгруппы. Усталые и голодные до чертиков, но веселые, неунывающие… Золотая, боевая юность…
Командир разведгруппы хорошо понимал, что для восстановления прежней формы пленнику необходима относительная свобода движений, да и к тому же тащить Вайса дальше, как мешок с отрубями, опасное и преступное расточительство сил. И он решил освободить Вайса от пут, учитывая, конечно, печальный опыт с гауптштурмфюрером Зоненнбахом. Окончательно обретя себя, Вайс ко всеобщему удивлению разведчиков разразился беспардонной бранью, какой позавидовал бы лютый матерщинник. Особенно досталось Ковровой: чистил ее бригаденфюрер по-всякому и, как бы смакуя ее растерянность, с иезуитским наслаждением следил за пунцовым лицом штурмфюрера.
Коврова, не спуская с разбушевавшегося Вайса колючего взгляда, приподнялась, держа в руках автомат и резко потянула на себя затвор:
— Ваши поступки, бригаденфюрер, ассоциируются с поведением неизлечимого и нетрезвого неврастеника. Не обессудьте, с удовлетворением раскроила бы очередью ваше тело, но не соображу — в какой пропорции…