«Прости, солдат!» — оказавшись позади часового и занося руку с ножом, мысленно произнес Сабуров.
Обмякшее тело часового уложили под широкую лавку у ворот. Спокойно, как явившиеся после недолгой отлучки хозяева, вошли во двор. В нем стояли две автомашины: одна грузовая типа «фиат» с передвижной электростанцией, вторая — легковая чехословацкая «татра». Из угловой комнаты дома из-за небрежно задернутой занавески через оконное стекло сочился неяркий электрический свет. Окна остальных комнат были темны. Когда вошли в дом, оказалось, что комнаты были смежные. В первой стояли аккуратно застеленные две кровати, во второй на двухъярусных нарах крепким сном спали люди. Черемушкин на мгновение включил электрический фонарик. На нижних нарах лежали четверо, на верхних — трое. В левом углу — пирамида на двенадцать единиц оружий. Расправиться с семью солдатами при навыках Черемушкина и Сабурова было бы делом одной минуты. Но они заглянули в последнюю, угловую комнату, из которой падал свет.
Здесь стояли письменный стол, несколько женских полумягких стульев, диван, тумбочка для книг. И… подобна той, которая была в разведгруппе; работавшая в тот момент на прием. Перед ней на стуле с неснятыми наушниками, поставив локти на столешницу и опустив голову на ладони, сидел дремлющий пожилой радист. Черемушкин мягко опустил руку на его плечо. Тот вздрогнул и очень медленно повернул голову. В сонных глазах радиста плеснулось какое-то непонятное выражение. Он быстро встал и положил наушники на стол, явно глупо улыбаясь. Заметив же в руках второго человека блестящее лезвие ножа, без слов опустился на прежнее место, заваливаясь корпусом тела влево.
— Слаб солдат, слаб, — произнес Черемушкин, придерживая немецкого радиста, без стука опустившегося на пол.
Рация продолжала тихо и монотонно попискивать, вызывая у разведчиков одинаковое неодолимое желание воспользоваться ею и выйти в эфир: судьба выдавала им непросроченный вексель заявить своим о себе, может быть, последний раз в жизни.
— Согласен командир, не спрашивай, — подталкивая Черемушкина к радиостанции, заявил Сабуров.
Быстро определившись, найдя нужный ему диапазон радиоволны, экспромтом, без подготовки, на память, Черемушкин коснулся пальцами радиоключа:
— «Беркут»! «Беркут»! Я — «Пегас»! Я — «Пегас»! Как поняли? «Беркут»! Я — «Пегас»! Отвечайте!.. «Беркут»! Я — «Пегас»! Радирую с хутора Святой Симеон, что рядом с урочищем Желтый Пес… В моем распоряжении две-три минуты. Отсутствием большой «коробочки» остался сержантом Сабуровым. Настаиваю допросе Вейса по системе управления минными полями, сконцентрированной в лисьих немецкой дивизии норах, Стрекалино в полосе обороны «Феникса». Надежда встречи частями нашей армии нулевая. Связь заканчиваю… Черемушкин.
«Пегас»! «Пегас»!.. Я — «Беркут»! Вас понял отлично. Ждали нетерпением, беспокойством вашего радио… Приказ затаиться и ждать. Повторяю, приказ комфронта — затаиться и ждать частей советской армии. Я — «Беркут»! Связь прекращаю. Привет Валентинова и Чавчавадзе…
С глубоким сожалением Черемушкин прикладом автомата ударил по лицевой части радиостанции, разрывая живую ниточку, связывающую с родной армией, словно разбивая бьющееся сердце разведгруппы, частицу души самой Ковровой, ушедшей ради нее, этой пульсирующей нитки жизни и пропавшей без вести.
Разведчики шагнули к выходу во внутренний двор, когда Сабуров вдруг заметил рядом со столом, на котором стояла разбитая радиостанция, трость — изящную, черного дерева, с удобной рукояткой. Впереди, на выступе, гнездился крошечный бронзовый орел, взмахнувший крыльями для взлета. Трость по всей длине была затейливо инкрустирована серебряными пластинками с вязью монограммы. Для интереса он взял ее в руки, повернул рукоять вправо. Послышался щелчок: рукоять с узким, остро отточенным клинком на размер финского ножа, осталась у него в правой руке, ножны же — в левой, хороший подарок для командира, — решил Глеб и вышел вслед за Черемушкиным.
— Возьми, командир, — протягивая капитану трость, сказал разведчик, — на память от Глеба Сабурова.
Черемушкин взял трость и хотел было рассмотреть ее, как Сабуров тут же толкнул его под руку, прошептав тревожно:
— Невероятно! Мы же совсем забыли про жилой флигель справа…..
От дверей флигеля отделился немецкий офицер и направился к калитке. Из того же помещения появился второй, и, отойдя к машинам, стал мочиться.
Прежде чем разведчики вышли из сеней жилого дома, за воротами раздался истошный крик: обнаружив мертвого часового под скамейкой, офицер, вышедший из флигеля первым, поднял тревогу криком и стрельбой короткими очередями из автомата. Второй же, среагировал на тревогу броском к флигелю, скорее всего, за подмогой и оружием.