– Так-так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. – Савин с горечью смотрел на Виктора. – Так что давай не крути.
– Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться – обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!
Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:
– Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.
Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.
– Твой ответ о записке отразить в протоколе?
– Пишите, вам виднее.
Савин чуть улыбнулся.
– Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.
Виктор посмотрел недоверчиво.
– Как не было? Я писал. Я чистосердечно…
– Ты это серьезно? – спросил Савин. – Есть правильный путь – сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?
– Положил ее Куприянову под подушку, – повторил он.
Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку-то не заглядывали.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор – растерянно.
– Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».
– Наверное, не точно сказал.
– Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. – Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. – Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?
Виктор не ответил.
– В Москву когда приехал?
– Неделю назад.
– Сколько взял с собой денег?
– Какое это имеет значение?
– Имеет!
– Триста сорок.
– Ух ты! И за неделю без рубля? – удивился Савин. – Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..
Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.
– Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, – возбужденно проговорил он.
– Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.
Виктор опустил голову.
– Слушай, парень, брось… – навалившись на стол, громко сказал Савин. – Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?
Было видно – вопрос беспокоил Виктора.
– Как мне понимать твое молчание?
И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.
– Ты меня не слушаешь, Виктор, – нарушил молчание Савин. – Приди в себя и пойми ситуацию.
– Какую ситуацию?
– Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?
– С друзьями.
– Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно – это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.
– Мне его денег не надо, – отрывисто проговорил Виктор.
– Поссорился, что ли? – Нет!
– Выходит, проще украсть, чем попросить? – не отступал Савин. – Мудришь ты очень!
«А ведь я хитрю со следователем, – подумал Виктор. – Даже на этот вопрос не ответил». И все же сказал:
– Мне нечего скрывать. Это легко проверить.
– Этим я и занимаюсь. Ты неспроста уходишь от вопроса. Раз на мелочах путаешь, значит, есть другая вина. Твое упорство настораживает…
Виктор покраснел. Он почувствовал смущение и стыд. Сказал с излишней поспешностью:
– В чем меня подозреваете? Чего добиваетесь?
– Чего на людей бросаешься? Я правды добиваюсь. И не внушай себе, что мои вопросы обижают. – Савин продолжал спрашивать: – Тамаре сказал об отъезде?
– Нет, – ответил дрогнувшим голосом.
– Вот это уж выше моего понимания. Даже и этого не сделал. Выходит, от своей девушки потихоньку убежал?
Виктор сконфуженно молчал.
– Будем считать, что молчание – тоже ответ. Поехали дальше. Гурама когда видел?
Виктор отвернулся и стал смотреть в угол кабинета.
– Три дня назад. Точно – три дня, – соврал он. Савин посмотрел сердито.
– Не верю! – бросил он резко. – Скажи, ты, случаем, не алкоголик?
– Не понимаю, о чем вы…
– Ишь ты! – усмехнулся Савин. – Неужели не понимаешь? Любишь выпить?
– Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.
– Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?
Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, – решил твердо. – О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь – про себя скажешь».
– Так ты покупал коньяк? – повторил Савин.
– Мне захотелось выпить, – сказал Виктор. – Было плохое настроение.
Савин покачал головой.
– Ложь – плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. – И спросил напрямик: – Где ночью был?
Виктор лихорадочно обдумывал ответ.
– Ночью? – переспросил он. – Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, – и смутился.
На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.
– Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. – Он нахмурился. – Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.
– Я не могу.
Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:
– Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?
– Никто! – ответил громко, не моргнув глазом.
– Ты плохо слышишь?
– Нет, а что?
– Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!
Виктор надолго задумался.
– Зачем его ввязывать?
– Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? – расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. – Так вот почему ты за него горой.
Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.
– Понимаете, обстоятельства. – Губы Виктора дрожали.
– Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. – Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. – Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства – это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?
Виктор нервничал.
– Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?