— С самого начала было маловероятно, что он выживет, — произнес Урлан. Он бросил взгляд в сторону, где лежал без сознания другой легионер, плоть которого была проткнута десятками кабелей и трубок. — Впрочем, у этого дела лучше. У того, кто его принес. Кто это?
— Сержант-катафрактий Кол Бадар, — пустым голосом сказал Дал Ак.
Он неотрывно смотрел безжизненным взглядом на останки тела, которое когда-то было Сор Талгроном.
— Я думал, что спас его.
Магистр связи развернулся и пошел прочь, опустив голову.
Один за другим легионеры медленно уходили, пока Ярулек не остался в одиночестве. Темный Апостол подошел ближе, глядя на расплавленное лицо Сор Талгрона. Он увидел, как что-то дернулось.
Он моргнул, решив, что ему померещилось, но затем увидел это вновь. На правой половине лица Сор Талгрона подрагивала обнажившаяся жилка. Когда он взглянул с близкого расстояния, ему показалось, что он заметил, как внутри истерзанной плоти капитана что-то шевельнулось, всего лишь на долю секунды…
А затем он ощутил прикосновение варпа. Тот сочился от трупа Сор Талгрона, словно аромат, и глаза Апостола изумленно расширились. Сор Талгрон повернулся на столе, и его челюсти разошлись, беззвучно двигаясь. Лишенный губ рот рассекла божественная улыбка.
— Апотекарий! — закричал Ярулек. — Он жив!
Сор Талгрон повернул изуродованное лицо к Ярулеку. Пустые окровавленные глазницы остановились точно на нем.
— Уризен, — прохрипел Сор Талгрон.
Ярулек упал на колени.
— Лоргар Аврелиан? Что с ним, брат?
— Он… Он поднял меня из тьмы.
— Апотекарий! — снова крикнул Ярулек через плечо.
— Ярулек, я их видел, — прошептал Сор Талгрон.
— Кого видели, мой повелитель?
— Богов… — выдохнул он.
ЭПИЛОГ
Угловатый нос корабля рассекал живую антиматерию преисподней, видимой за порталом оккулуса. Существа, состоящие из грубых эмоций и воплощенные в обличьях из кошмаров и порожденных ужасом психозов смертных, скреблись по полю Геллера корабля, силясь пробить его.
Сор Талгрон стоял на мостике своего громадного флагмана, пристально глядя в вихрящееся безумие варпа.
После ужасных ранений, полученных им на Перцептоне Примус, его не погребли в саркофаге дредноута. Нет, вместо этого ему создали новое тело — состоящее из бионики, поршней, шестерней и синтетических органов. От него прежнего практически ничего не осталось.
Его лицо представляло собой кошмарную картину растерзанной, изувеченной плоти и уродливой рубцовой ткани. Ему хотели дать новое. Выращенная в баках синтетическая плоть, культивированная мышечная ткань и донорские живые кости. Предложение вызвало у него смех.
Впрочем, глаза ему заменили, и он всматривался в эмпиреи парой черных сфер — глаз, изготовленных адептами Механикума и улучшенных им самим посредством молитв, увещаний и темных благословений. Настроенные на варп и его вариации, они давали ему уникальную картину, которую он находил приятной.
Он стал выше, чем был в первом своем жизненном воплощении — том пустом существовании, которое вел до прихода к вере. Было невозможно разделить броню и плоть, ставшие единым целым.
К его нагруднику была прикреплена «Книга Лоргара», раскрытая, чтобы демонстрировать литании и катехизисы осквернения. На бедре висел шлем, недавно созданный в подражание зловеще ухмыляющемуся черепу.
На палубе апотекариона «Инфидус Диаболус» он родился заново. Им двигала новая цель, новая убежденность. Перед ним открылась новая дорога. Новый путь.
У него за спиной висел символ его новообретенной власти. Помимо символа власти это в равной мере было могучее оружие: гигантский крозиус, закаленный в крови мучеников.
Он потерял две трети 34-й роты на Перцептоне Примус, когда Ультрадесантники зачистили планету. Это был ошеломляющий финальный поступок побежденного врага. Перцептон Примус стал навеки заражен, однако это, как полагал Сор Талгрон, было небольшой платой за те потери, которые нанес Ультрадесант.
Он многого лишился на Перцептоне Примус. Однако многое также и приобрел.
Ясность. Цель. Убеждения. Веру.
На его бедре пульсировала варп-склянка. Внутри билось сердце — сердце Волхара Рефа.
— Уже скоро, мой старый друг, — произнес он.
Крис Райт
СИГИЛЛАЙТ
Халид Хассан сидел в приёмной, пытаясь не потеть, силясь унять дрожь в руках, стараясь не совершить ничего такого, что навлекло бы ещё больший позор на его звание и полк. Он принуждал себя сохранять неподвижность — спина прислонена к полированной мраморной стене, ладони давят вниз, вжимаясь в ткань брюк его парадной формы. Высокий жёсткий воротник колол его шею, раздражая свежевыбритую кожу. Он чувствовал себя нелепо — вычищенный, разукрашенный и накрахмаленный, будто живое кушанье, которое готовятся подать на стол на некоем дьявольском пиру. [тяжело дыша] "Это абсурд, мне не было так тяжело на самой операции".Он заставил себя проделать стандартные шаги, прикинуть текущую схему развития событий, перебрать возможные варианты. "Держи себя в руках".
Приёмная была обширной, всего лишь одна из комнат в веренице роскошных помещений, которые он пересёк одно за другим. Его сопроводил внутрь мужчина в чёрной сорочке и бархатных туфлях, который ступал бесшумно, как кот. Он не произнёс ни единого слова, лишь пристально смотрел на Хассана своими непроницаемыми глазами под тяжёлыми веками. Он оставил его в одиночестве в самой последней комнате — отвесил лёгкий поклон и ускользнул прочь столь же ловко, как и появился, закрыв за собой две отделанные бронзовыми панелями створки с тихим щелчком запоров. Ещё одна пара запертых дверей точно такого же вида размещалась на противоположной стене. Согласно золотому хронометру на каминной полке напротив, Хассан просидел в одиночестве семь минут. По его ощущениям, это больше походило на вечность.
По крайней мере, окружение было комфортным. Воздух, сочащийся сквозь закрытые ставнями окна, был прохладным и чистым. Снаружи, из внутреннего двора, доносилось ленивое журчание фонтана. Центр комнаты занимал низкий столик, на котором устроились серебряный кувшин, салфетка и единственный стакан из гранёного хрусталя, поблёскивающий в мягком свете. Хассан не притрагивался к нему, он так и сидел всё в той же выпрямленной позиции с тех самых пор, как был препровождён в это место распорядителем с кошачьими повадками. Он следил за игрой солнечного света, пробивающегося сквозь ставни, вдыхал растительные ароматы древесины, слушал тихие переливы фонтана. Ему довелось это увидеть. Даже если это было последним, на что он смотрел, ему всё-таки довелось это увидеть. Сколько людей может сказать то же самое? Ему довелось увидеть замысел бессмертного Императора, рукотворное создание тысяч архитекторов, оборонительный шедевр примарха Рогала Дорна. Вид, открывшийся из подлетающего посадочного катера, был ошеломительным, величественным, раскинувшись во все стороны феерией из камня и адамантия, гранита и золота.
Защитные башни сражались за место с обсерваториями и висячими садами; ракетные батареи и бункеры с узкими амбразурами протискивались вверх среди украшенных колоннами библиотек; блистающие памятники гордости и устремлениям человечества сполна вырисовывались под лазурным небом гималайских вершин. И сейчас, затерянный в самом сердце этой необъятности, слушая умиротворяющее струение воды, он мог пробежаться по событиям прошедших нескольких дней. Капитан Халид Хассан из Четвёртого Тайного Подразделения, имеющий самое большое количество наград среди всех действующих офицеров своего полка, человек, который настолько полно любил свою работу, что у него не было вне её ни жизни, ни семьи, с откровенной обречённостью размышлял над фиаско, из-за которого он попал во Дворец Императора.
Воздух был горячим и наполненным пылью, его броня — чёрные панцирные доспехи, закрытый шлем с матовым визором и трубками дыхательного аппарата, наспинный ранец-климатизатор с регуляцией внутреннего давления — была покрыта её слоем. Его фильтры теряли эффективность, и он слышал в наушнике отзвуки собственного тяжёлого дыхания. Впереди виднелся укреплённый комплекс, чьи очертания, расплывчатые в режиме ночного зрения, уходили вверх в пропылённую мглу. Некрасивый, приземистый, массивный, это был удобный для обороны бастион в гиптском стиле. Во мраке моргало и трепетало несколько огоньков, в остальном комплекс был тёмным и угрюмым. Его окружала сплошная стена, достаточно широкая, чтобы по ней можно было ходить парами.