Не будем подсчитывать доходов Казачкова. Этим достаточно занималось следствие. Столь же тщательно, сколь и объективно. Следствие не хотело идти по пути ужесточения вины. Но есть косвенные признаки, как бы дополнительные штрихи к портрету, и они порой могут сказать больше, чем иная очная ставка.
Чуть было не написал привычную фразу: Казачков жил не по средствам. Всё так, если иметь в виду зарплату. Но это Корейко у Ильфа и Петрова жил так. А Михаил Петрович — как раз по средствам. Было, например, у него к моменту ареста три жилища. Одно — где обитал с матерью, женой и сыном. Другое — трехкомнатную квартиру — снимал для дела (платил он за нее, кстати, ровно столько, сколько получал в институте). А еще одну снял для любовницы. Жена не работала, но заботливый глава семейства охотно отправлял ее и сына на курорт. Сам — с дамой сердца — предпочитал отдыхать в Крыму. Одевался неброско, но, как говорили о нем приятели, люксово. Не стыдилась своих туалетов и жена. Когда один из его приятелей — некто Владимир Велле — выехал на постоянное жительство во Францию, Казачков легко дал ему взаймы двадцать пять… тысяч. По средствам, очень даже по средствам жил Михаил Петрович. Вот только каким способом эти средства добывались…
У читателя готово сорваться возмущенное: да что же это такое, в самом деле?! Куда все смотрели? Есть ли на них управа? Управа есть. А что касается куда смотрели, то тут разговор особый.
То, о чем рассказано выше, было известно и до того, как Казачкова поймали на месте преступления с поличным. Но, прежде чем предъявить Казачкову всю сумму обвинений, нужно, чтобы каждое ее слагаемое стало доказанным, неопровержимым фактом. Девять долгих месяцев шло тщательнейшее расследование каждого преступного шага, каждого преступного действия, каждого преступного намерения или подготовки к нему. На одну чашу весов легли поступки, а на другую лишь помыслы, ибо первые имеют противоправное содержание, а вторые не наказуемы. В материалах следствия не осталось ни одной позиции, которая вызывала сомнение. Осталось лишь то, что было подтверждено самим Казачковым, свидетелями и документами. Ну хорошо, а могло ли все это если не быть совсем, то хотя бы не доведено до такой крайней степени? Наверное. Если бы…
Мы — о бдительности, которая не есть синоним подозрительности, но которая сродни таким понятиям, как заинтересованность, забота, внимание. Касается ли это судьбы Родины в целом или каждого человека в отдельности. Благополучия всего нашего огромного хозяйства или крохотного цеха. Бдительность, о которой речь, — это собственная настроенность, восприимчивость ко всему, с чем неблагополучно и внутри, и вокруг нас, с ближними и дальними, со знакомыми и чужими. Отсутствие такой бдительности — это равнодушие.
А тут порою, что скрывать, не все у нас бывает складно. Разве не было видно чуть ли не с первых самостоятельных шагов Михаила Казачкова, что нормы его жизни, мягко говоря, отличаются от общепринятых? А реакция? Ироническое отношение к нему в институте, в лучшем случае — отчужденность, нередко — и мы в этом уже убедились — стремление использовать его, казачковские, «слабости», чтобы избавить от лишних хлопот себя.
Случай с таможней. В коллективе его даже не обсуждали. Отдел кадров лишь попросил Казачкова написать объяснение. Он «объяснил». На том все кончилось. Кончилось, по сути, формально. А ведь милиция возбудила против Казачкова уголовное дело. Однако он выкрутился, доказал свою непричастность. И в дальнейшем, по разным другим поводам и в других обстоятельствах, Казачков попадал в поле зрения органов правопорядка. Но не был пойман за руку — и не вор. И всех это успокаивало, хотя должно бы насторожить его жену, друга.
Казачков был отнюдь не безвинным ягненком. У него была довольно гибкая тактика поведения. Все тихо — Казачков предприимчив и активен; сгущаются тучи — он тише воды и ниже травы. Взять его за руку было не так-то просто… Природные данные и семья развили в нем комплекс исключительности. Комплекс, который вырос в порок и полностью подчинил себе Казачкова.
Казачкову легко давались коммерческие махинации. Достижения в сфере спекуляции и уголовщины он объяснял собственными заслугами и талантом. Коллеги деликатно попробовали поставить ему в укор научное бесплодие — он воспринял однозначно: завидуют и потому не дают хода. У Казачкова появился комплекс неудовлетворенности. Но участью гениев, которых не понимают, Миша довольствоваться не хотел. И пришел к выводу, что ему здесь душно, тесно. В этом коллективе. В этой стране. На этой земле…