Однажды он уже сделал скользкий шаг. Когда выставили из страны Шорера: коллегу поймали в момент получения им информации. Не выручили ни дипломатический паспорт, ни положение вице-консула. Дернула его тогда нелегкая помогать при отъезде! Объяснить, конечно, можно: он — вице-консул, который как раз занимается административными и финансовыми делами. Только объяснять некому, а ненужной активностью сам впаял себя в шореров-скую цепочку. С тех пор и не оставляет мысль, что за ним следят. Правда, он ни разу не находил ей подтверждения, но уж в этих вещах он, будьте уверены, разбирается. Как ни старался, не находил. Неожиданно менял маршруты передвижения, знал лучше иных горожан проходные дворы старого Ленинграда (этим его знанием восхищались знакомые), вызывающе вел себя, чтобы хоть как-то привлечь внимание, — никакого результата! Несколько недоуменных взглядов прохожих, смех детей — вся реакция.
Ну кто еще, кроме него, Лофтина, отправлялся на лужайку к памятнику Пушкина и прямо на траве пил из термоса кофе? Кто садился на ступени движущегося эскалатора и читал газету? На приемах не брал в рот спиртного, цепко следя за окружением, и если и обращал на себя внимание, так, пожалуй, как раз этой странностью. И Лофтин нервничал еще больше. Именно оттого, что все вокруг было спокойно и не внушало подозрений. Разумеется, он ничем не выдавал своего состояния, разве только кулаки — проклятая привычка, никак не избавиться! — сжимал чаще и стремительнее.
…Очень уж откровенен этот парень. Подозрительно откровенен. А почему, собственно, подозрительно? Ну, сосед. Ну, частенько встречал его на улице, когда тот гулял с сыном. Так ведь это же ты сам, Дэнни Лофтин, первым как-то поклонился ему! Так с тех пор молча и раскланивались, встречаясь на Пушкинской. И вот однажды…
Время близилось к обеду. Казачков знал, что Лофтин вот-вот должен появиться дома: он был пунктуален. Вскоре действительно подкатила машина. Теперь оставалось ждать…
Казачков прошел коротким путем — проходными дворами и оказался возле нужного подъезда. Постарался встать так, чтобы не привлекать ничьего внимания. В два часа дня на площадке этажа, где жил Лофтин, хлопнула дверь. Послышались шаги. Казачков вышел из укрытия, подошел к вице-консулу и представился. Назвался и Лофтин: Дэн.
— Я хотел бы встретиться с вами в более подходящей обстановке. У меня есть для этого квартира, не очень далеко, на канале Грибоедова.
— Зачем?
— Дело связано с выездом, и мне хотелось бы обговорить кое-какие вопросы. Уверяю вас, это безопасно.
Казачков дал адрес. Лофтин сказал, что свяжется с ним позднее. На том и разошлись.
Шли дни. Лофтин не объявлялся. Казачков нервничал. Но каждый при этом продолжал заниматься своим делом. Один — спекулировал. Другой…
30 июня 1975 года Дэнни Мак Артур поехал в Москву, где пробыл до 3 июля. Что делал — нам неизвестно. 12 июля Лофтин поехал в Хельсинки, где за вывеской американского дипломатического представительства разместился крупный разведывательный центр. 15 июля вернулся в Ленинград. С 14 по 16 августа он вновь побывал в Москве, а через три дня, то есть 19 августа 1975 года, у него наконец состоялась обещанная встреча с Казачковым.
Итак, мы знаем, что Лофтин вышел из дома в шесть часов утра, на что, естественно, обратил внимание дворник. Куда он поехал — неизвестно. Известно лишь, что милиционер видел стоящую у Обводного канала автомашину марки «Жигули» темно-синего цвета с дипломатическим номером Д 04-055. В машине никого не было. Часы показывали десять утра.
Двумя часами раньше в квартиру Казачкова, адрес которой он сообщил Лофтину, кто-то позвонил. Михаил Петрович не имел обыкновения отворять двери на случайные звонки — обычно его заранее предупреждали о визите по телефону. Так он поступил и на этот раз. Неизвестный был настойчив, но Казачков дверь так и не открыл. В десять часов утра Казачков и Фаина Ильинична Велле (она в это время гостила в Ленинграде, а жена с сыном отдыхали в Эстонии) вышли из дома, и в садике напротив Михаил Петрович увидел вице-консула. Они издали поприветствовали друг друга, и вдвоем с Лофтиным вернулись на квартиру, оставив Фаину Ильиничну в саду.
— Вы, наверное, уже потеряли надежду увидеть меня? К сожалению, не было никакой возможности. Скажите, нас не подслушивают?