— Ты сомневаешься, человек? — и мое горло стиснули незримые пальцы. Сдавили, готовые вот-вот перекрыть кислород или вырвать кадык. Я осознавал, что ничего не смогу противопоставить, оказать даже видимость сопротивления Жалкая букашка, какую могут раздавить походя. Ощущать себя беспомощным — мерзкое чувство, как и абсолютную зависимость от кого-либо или от чего-либо. И в душе стала подниматься ярость, она разрасталась, превращаясь в клятву, трансформируясь в кредо — я сделаю все возможное и невозможное, чтобы настал тот миг, когда со мной даже такие черти станут считаться. Чтобы именно они чувствовали дыхание смерти при моем приближении, а не я при их.
А еще понимал — слабину давать нельзя. Ни в коем случае. Ситуация как с лэргом, десятком и вором. Плевать на бренную. Сейчас требовалось идти до конца, не взирая на последствия. Иначе можно просто забыть о каком-то статусе выходящим за рамки «принеси-подай-пошел прочь и не мешай».
— Не сомневаюсь. Знаю. Ничего вы мне не дали! — твердо ответил я, смотря в глаза главы местного пантеона, пытаясь не раствориться в них, не поддаться заполняющему собой все желанию упасть ниц и склонить голову. Казалось, сам воздух давил на плечи, стараясь сломить, — Забрали же вы столько, что остается удивляться, как хватает наглости на подобные заявления! — голос все же предательски дрожал и хрипел, неудивительно, это реакции самого тела.
— Что?! Что мы забрали? — синее пламя обожгло, казалось, начали обугливаться и одновременно промерзать ресницы и брови, но ощущение мгновенно пропало, а старик сжал левый кулак в пластинчатой перчатке с небольшими шипами на костяшках, а затем спросил мягко и вкрадчиво, как хищный зверь к прыжку изготавливался, — Или ты думаешь я лгу?
Вместо утвердительного ответа на последний вопрос или фальшивого убеждения собеседника ошибочности его мнения относительно моих мыслей, мол, ничего подобного я не думал, и не смел, начал медленно, мерно рассказывать о «милости» и расставлять акценты.
— Мое прошлое тело было закалено в сотнях и сотнях сражений на грани, в годах ежечасных тренировок, в тысячах и тысячах часах безумной боли. Оно было сильнее, выносливее, живучее, быстрее, нежели у самых лучших бойцов не только дерьмового Черноягодья, но и, скорее всего, и этого мира. Совершенство. И это доказала практика. Потому что Смерть на протяжение всей моей жизни шла рядом, и собирала обильную жатву, забирая тех, кто не выдержал, кто сломался, кто не смог, кто оказался чуть слабее, чуть медленнее, чуть менее вынослив… Да, «чуть». И все они были не из простых смертных, а лучшие из лучших. Я выжил изначально один из двух сотен только на этапе подготовки, и все мы прошли предварительно очень жесткий отбор среди сотен тысяч. В моем организме переплелись новейшие научные достижения нашей цивилизации и инопланетной. Я мог, находясь на одном конце Земли, узнать, что происходит на другом. И воздействовать на обстановку. Да и в любой другой точке, — почти не покривил душой, хотя это мог сделать каждый, у кого имелся нейро, лишь бы коды доступа нужные нашлись, — На момент, как вы вмешались в мою судьбу, я готовился перейти в другой мир. Девственный, чистый, безлюдный, который легко мог привести к собственной покорности! Целая планета! На мне был доспех, возможности которого многие даже представить не могут. В нем легко можно было переносить и ледяное дыхание запредельной стужи, температуры близкие к абсолютным, как плюс, так и минус. А пробить защиту не смогли бы когти ваших драконов! Маскировочные свойства такие, мог становиться невидимым при свете дня без всяких теней. У меня было такое оружие, что я, в одиночку, не вспотев, прошел бы через все Черноягодье, оставляя позади только трупы, пожарища и вдов. А затем та же история повторилась с Северным Демморунгом. Моими кинжалами можно было нарезать, как масло, лучшую сталь…
— Каррр, каррр, — будто подтверждая подал голос ворон, так и продолжавший носиться по округе. За исключением нюансов, я говорил правду, Кронос это чувствовал и молчал.
— У меня было все, чтобы построить свое государству, какое никому здесь не снилось даже во времена древней Империи. Вы же, выдрав и пересилив мою душу в тело малолетнего слабого пацана, находящегося практически в самом низу социальной лестницы, фактически раба калеки, говорите «дали многое»? Может под «многим» ты имеешь в виду простую голограмму птицы, какая и детей у нас надолго не занимает?
— Карр! — угрожающе и возмущенно. Отчего-то я четко читал эмоции питомца, хотя… он же мой.