Тот, кто кричал, повернулся лицом к стене, закутался одеялом и лежал, не шевелись. Я подошла к нему. Мне было очень трудно сесть к нему на койку и заговорить с ним. Но я все. же опустилась на койку и заговорила:
-- Не верю я, не верю, -- сказала я, -- чтоб ты мог отказаться от привета Родины и от Царского благословения. Не верю, чтобы ты мог забыть Россию и ее Царя...
Он быстро повернулся ко мне, слезы были в его глазах.
-- Дайте мне образок, -- порывисто воскликнул он. Я подала образок, он схватил меня за руку, стал целовать образ и вдруг громко зарыдал. Кругом раздались плач и рыдания. Вся палата переживала его страшные слова и приняла эти слова, как непередаваемый ужас дьявольского дыхания...
Другой раз, это было в 1916 году в Австрии, я обходила военнопленных в большом лагере. Они были построены по-ротно. Всюду я кланялась солдатам и говорила, что Россия-Матушка шлет им привет. И, когда подошла к одной из рот, из рядов ее раздался выкрик:
-- Не желаем мы слушать ваших приветов, лучше бы в окопах нас офицеры нагайками не били, посылая сражаться.
Меня поразило тогда сходство, почти одинаковость выкрика, точно протест был выработан по трафарету и кем-то подсказан как тут, так и там.
Я молча прошла мимо этой роты, и когда подошла к следующей, солдаты как-то особенно меня встретили, точно хотели всеми словами своими, вниманием ко мне, показать, что они не согласны с теми, кто отказался от Царя и России.
Во время войны, до революции -- два случая на сотни посещений. Потом... Потом все переменилось. Они стали правилом. Для солдат, даже и в плену, стало как будто каким-то шиком богохульствовать, смеяться над Россией, отрекаться от Родины.
Но кажется мне, что, если и сейчас войти в красноармейское стадо и так вот тихо и сердечно сказать, как я тогда в госпитале сказала тому исступленному, о России, и ее замученном Царе, так же, как и они, терпеливо переносившим все муки плена и страшную кончину от рук палачей, сказать им о Боге, -- зарыдают несчастные заблудшие и станут просить прощения...
x x x
Права сестра... Храмы поруганные, церкви оплеванные, с ободранными иконами, полны народом... Чудеса идут по Руси. Ищет народ знамений Бога и находит. Уже целует невидимую руку, протянутую к нему с образком, рыдает и кается в прегрешениях.
Ждет Царя... Царя православного. Царя верующего, Царя, любящего народ свой, знающего его, Царя с чистым, незапятнанным именем. И законного.
Народ давно сказал свое слово. И не только сказал и кровью полил, подвигами неисчислимыми подтвердил; мужественно отстоял его в чужой стране, в страшном плену, где мог заплатить за него и платил муками страшными и самой смертью.
И слова эти:
За Веру, Царя и Отечество.
Им на могилу -- не знаю, где их могила -- им, так хорошо мне известным, хотя не знаю их имени; вернее -- не помню, ибо слишком много их было и слаба человеческая память, особенно в изгнании... им, бесчисленным, по всему свету рассеянным, кладу я свой скромный венок.
На нем цветы с их могил. Белые, в нежных лучах, ромашки, что растут при дороге, синие васильки, что синеют на русской ниве ветром колышимой, и алые маки, на гибких стеблях, нежным пухом покрытых. Дорогие мне цвета -- белый, синий и красный -- что реяли в пустыне, что гордо шелестели на кормах кораблей в далеких, синих морях, и висели торжественно-спокойные по улицам родной столицы, при звоне церковных колоколов и пушечной пальбе в табельный день Царского праздника.
Мой скромный венок им -- Честию и Славою венчанным...
"ЯКО С НАМИ БОГ"
Это было очень, очень давно, в 1915 году, во время моего посещения пленных в Австро-Венгрии. Тогда еще Божией милостью была Императорская Армия. В госпиталях умирающие раненые. В лагерях, на полевых работах -- все, как один, тянулись к своей Матушке России. Многие от одной тоски по ней умирали. Семья, деревни, села, церковь, поля и леса звали и звали их к себе... Но, что всего больше поражало -- это их простая вера в Бога, их поразительная покорность воле Божьей и Православное величание Бога. Сквозь весь этот мир чувств, страданий и молитвы снял для них тихий образ Царя-Батюшки. Все для них начиналось и кончалось им. Он был их Отец везде -в деревне, в бою, в ранении, в плену... Ибо все добро, все счастье -- все было от Бога и от Батюшки-Царя и могло только быть в России.
В одном громадном здании, устроенном для лазарета, лежало много раненых, умирающих, выздоравливающих. Собрали и всех работающих пленных в этом городе. Сердце было залито их слезами, страданием, тоской и верой в Бога. Казалось, от этого исповедывания земля соединялась с небом в сердце человека.
Обход кончался, стемнело. Кто-то подошел ко мне попросить начальство разрешить спеть. "Хотим спеть Вам все, что чувствуем. Себя и Вас утешить на прощание"...
Где-то задали тон -- его передали по коридорам, палатам, лестницам... все замерло. И вдруг, где-то далеко, пронизывая и побеждая собою все, один чистый голос канонарха зазвенел "С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся". И еле, еле слышно, все расширяясь, дивный хор запел: "Яко с нами Бог". Из другой палаты прозвучал малиновый голос канонарха: "Услышите до последих земли". А хор, как ангельские крылья, все выше и выше поднимал эти слова Великого Повечерия... Спустилось на землю благословенное молчание, никто уже не мог говорить. Все безмолвно толпились у выхода, как вдруг это море людей упало на колени и запело:
"Боже Царя храни". Рыдание перебивало пение. В плену было запрещено петь гимн, за это строго наказывали. Но любовь и верность смели все законы войны. Австрийское начальство сняло головные уборы, они вытянулись и стояли смирно...
Склонились невидимые знамена перед великим признанием России.
Октябрь 1923 года.