Часть первая
Наследство
1
В распахнутые настежь ворота, в проемы окон, из которых выставили рамы, влетал теплый ветер. Он примешивал к духу скотного двора запахи полей, доцветающих садов и перелесков, заигрывал с женщинами, задирая подолы.
Добрая погодка стоит, — сказала Анна Кошкина, споро орудуя лопатой. — Вычистим дворик и все летечко и пего не заглянем.
Совсем не пригодится, — возразила Прасковья Антоновна. — Не коровники — настоящие дворцы строят. А этот — тьфу!
Заговорила! А когда его построили, ты от радости чуть ли не прыгала. Тогда все думали: лучше не сделать.
Анна Кошкина и Прасковья Антонова в одних годах, им за сорок, немного, правда, но за сорок.
Помню, Анка, — поддержала разговор Прасковья, тогда до зимы автопоилки наладить не успели.
Мы с тобой кадочки по дворику расставили: пейте, коровушки, досыта. Молочко и пошло, и потекло.
Все помню, Анка! Себе и тебе во вред я те кадки придумала. В морозище водовоз привезет бочку-другую — и в кубовую греться, его оттуда силком не вытянешь. Сами за водой ездили. Ты коленки, помнишь, обморозила. Ну и орала!
Прасковья рассмеялась. Анна сильнее заскребла лопатой.
— Ей хаханьки! У меня до сих пор к ненастью ноги ломит.
— Ты надо мной больше смеялась: кадки додумалась поставить я, в чести была ты.
Анна обидчиво поджала губы.
— У меня по группе надой был выше.
— Не рассказывай, знаем — мы тутошние!
К Прасковье подошла Маша, шепнула:
— Мама, не надо, поругаетесь.
Прасковья послушно смолкла. Ржаво скрипели вагонетки. Шаркали метлы. Ветер забежал в проход, взметнул пыль и лег у ног.
— Бабы, на погрузку! — крикнул от ворот Тимофей Грошев, бригадир Малиновской комплексной бригады.
Анна лопату в сторону, приободрилась.
— Тимоша, а что нам будет? Ведь субботничек!
На пухлом лице Грошева появилось подобие улыбки, единственная рука полезла под шапку почесать затылок — несмотря на теплую весну, носил шапку с надорванным ухом. Он покосился на мужиков, что перестали разбирать молочную и подошли к нему.
— Ладно, по четушке на нос.
Погрузка бревен не женское дело, но в Малиновке мужиков не ахти. Да бабам особенно натуживаться не надо — бревна старой молочной были легкие, трухлявые. Две машины накидали как бы играючи. Грузовики газанули к Барскому пруду: там в калдах-загонах, огороженных слегами, коровы, по ночам и в обеденную пору, будут стоять под открытым небом до глубокой осени, до самого сиверка. Чтобы дояркам и пастухам было где укрыться в дождь и холод, кузьминский председатель распорядился разобрать на ферме старую молочную и поставить ее у Барского пруда.
Мужики взглядами проводили машины и потянулись за куревом.
— Да, — произнес Егор Самылин, сорокалетний мужик с румяным нагловатым лицом. — Сильны дворы строят. Скоро под крыши подведут.
— Не спеши, — предупредила Анна. — Кирпич кончается, слышь, председатель в область уехал кирпич выпрашивать, выпросит или нет. И цементу нехватка.
— Построят, — зевнул Грошев. — Не выспался нынче.
— С девками под окошком на бревнах просидел? — посмеялась Прасковья.
— Сидел когда-то, да не помнит, — съязвила Анна.
Грошев как не слышал их:
— Построят, только вот что: ежели подсчитать, мы все тут, а нахлынет сенокос, караул кричи — баб с постройки надо снимать, а как каменщикам без подсобниц быть? Ума не приложу, кто работать в тех дворах будет.
— Так и некому? — возразил Егор Самылин. — Бабы на пенсию уйдут, Манька с подружками останется. Я так мыслю: на тех дворах все на кнопках будет. Пошлют Маньку на курсы, там ее подучат, как на эти кнопки нажимать, нажмет кнопку, и сено в кормушки — раз! Маньке все видно, потому как перед ней устройство вроде телевизора.
— Хватит, балалайка, — оговорил его Грошев. — Сам знаешь, что вздор несешь. Нажал кнопку — ишь придумал! И охота тебе пустяки молоть.
— Егорушка-душенька, — подхватила Анна Кошкина, — с брехни брюшенько заболит, пожалей его. Никакой Маньки не будет, поверь мне, осенью ее увезет городской шоферишко.
— Вся надежда на вас, бабы; молодежь — нынче есть, завтра нет, — подытожил Грошев.
Из сторожки выметнулся длинный тощий старик, трижды взмахнул руками и скрестил их на груди.
— Грошев, тебя начальство к телефону зовет, — догадался Егор. — Старик ноги и голос бережет — сигнализацию придумал, а вы в технику не верите, консерваторы!