От ходьбы и дум Низовцев порядком устал, хотелось есть и пить. В котелке кипел чай. На газете горкой лежал хлеб, яйца. Шофер резал колбасу. Низовцев ел, запивая крупными глотками чая, и говорил с возбуждением:
— Окультурим эти земли, хлебом и кормом завалимся. Торф будем смешивать с навозом и минеральными удобрениями — и на поля! Ну, Алексей, шагнуть можно! Малиновцы, как леший, стерегли клад, боясь до него дотронуться.
— Какая у них силешка была, — как бы между прочим заметил Алексей.
— Верно, — согласился председатель. — Силу они растеряли. Жили около клада, но его не видели, ушли от него в город.
— Как сказать. Может, знали от чего уходили, но бывает и на родном месте невтерпеж.
Шофер понимал, что не для него говорил Низовцев, но как обычно мешал чрезмерному увлечению.
— Мы ведь их не с вилами да граблями сюда, — возражал Низовцев. — Я бы их на машины посадил: тебе трактор, тебе грузовик, ты оператор машинного доения, ну! Ты себе специальность схлопочешь не хуже, чем в городе. А они разбежались. Меня оторопь берет: как без людей богатство брать.
Вспомнил скандал на ферме и жалобу Миленкиной.
— Чуть поверни не так — и эти сбегут.
— Надо бы ехать, — уклончиво подсказал шофер.
9
Прасковья в окно видела, как по Малиновке сновал «газик». Будут вызывать, решила она. Низовцева она помнила еще с тех пор, когда подростком бегала под-сматривать, кто из девок с каким парнем гуляет. Было то года за два, а может, за три до войны — не упомнить. Летним вечером пришли кузьминские парни слегка под хмельком. На улице стало тесно и шумно. Свои парни присмирели — с кузьминскими не сладить. Особо бойко вел себя невысокий, сухощавый паренек, девкам шутки говорил, обнимал их. А днем у девок весь разговор что о кузьминских, особенно о чернявеньком вертопрахе Низовцеве. С первого разу он по нраву пришелся, вздыхали: мечтать о нем зря — не их поля ягода, агроном…
«Низовцев вызовет, ну и что! Такой же человек, как все, — рассуждала Прасковья. — Покажусь ему бабой так бабой». Нарядилась, как на праздник, села у окошка, ждала, сложив на груди руки. И все-таки «газик» подрулил к крыльцу неожиданно. Стукнуло, проваливаясь куда-то, сердце, затем забилось часто-часто. Поднялась, глянула в зеркало: «Неужто трушу? Была нужда, что мне!» Повернулась к двери. На пороге дед Макар.
— Уважаемая барыня, — сказал он и осекся.
— Чего тебе, дедуня?
Старик рассердился:
— Ты куда вырядилась? Тебя не на гулянку зовут — прикур будут давать.
— Прикур. Ты скажи, дед, завлечь могу? — подбоченилась Прасковья.
Макар поскреб в реденькой бороденке.
— Ничего ты, Пашка, право, расшиби тебя в тыщу.
— Ничего, — передразнила его, — скажи: во, на все сто!
— Не простит тебя председатель.
— Нужно мне его прощенье. Сдались вы мне!
В Прасковью вселился бес, стало все трын-трава. Около машины плечом оттеснила Макара, села рядом с шофером. Дед Макар, кряхтя, полез на заднее сиденье.
Низовцев вызывал в сторожку. Он успел побеседовать с Анной Кошкиной, Любкой-Птичкой и Егором. Анна Кошкина быстро уступила, она не возражала против того, чтобы Прасковья на ферме осталась; коли Анна не возражает, остальные и подавно председателю не перечили. С Егором Низовцев разговаривал по-мужски, Егор обещал, что глазом не взглянет на Прасковью. Оставалось предупредить Прасковью, чтобы вела себя построже да поскромнее.
— Звали? — бойко спросила Прасковья, присаживаясь.
Низовцев нехотя перевел глаза на Грошева, что си-дел у окна, наткнулся на шапку с надорванным ухом, на подшитые валенки, будто впервые заметил странное одеяние бригадира.
— Я думал, что в Малиновке все по образу и подобию бригадира, но нет. Погляди, Грошев, как одета Антонова, на нее приятно посмотреть. Бригадир, а ходишь черт знает в чем! — Низовцев прошелся по сторожке. — Ладно бы денег не было…
У Грошева покраснела лысина.
— Да ить, Андрей Егорыч, в хорошем лазить по фермам да ездить по полям не годится.
— Как же я езжу в этом? — Низовцев показал на свой новый костюм. — Не берегу, не жалею. Куда, черти, деньги копят, куда?
Прасковья смеялась глазами: «Тимошка хотел председателя на меня натравить, да сам попался».