— Хватит зубоскалить — время за дело браться, ненароком кто из Кузьминского нагрянет, вон звонят, — и Грошев сердито зашаркал к сторожке подшитыми валенками.
Егор украдкой шепнул Прасковье:
— Нынче приду.
Прасковья опасливо покосилась: «Нет, с ним надо кончать, хватит — почудила: пятый десяток идет», — и с притворной усмешкой нарочно громко сказала:
— Егор, ты не к своему огороду свернул.
Анна Кошкина мигом отозвалась:
— Егорушка, глазки на сторону пялишь? Не забывайся, у тебя детишек полна горенка.
Лицо Егора расплылось в нахальной улыбке. Он кивнул на мужа Анны — Трофима, что стоял в стороне.
— Мы вон с Трофимом менка сделаем: ты пойдешь ко мне, моя Санька к Трофиму. Она охать, он молчать — вот им весело будет. Трофим, ты мне в придачу дашь годовалого теленка: твоя баба старей моей. По рукам, что ль? Ха-ха.
— Егорушка, не забалтывайся, мы с Санечкой сестрички, — обиделась Анна.
— Ну и давай по-родственному.
— От тебя, Егорка, словечка путного не услышишь. Мужики вон на разборке ждут, а ты около бабенок крутишься, — и, прищурившись, шепнула Антоновой: — Пашенька, молочная, поди, тебе помнится? Коровина, миленька своего, не забыла? Был соколик, обласкал курочку да за облачка, — и ласково взяла ее за руку.
— Молочная что мне, что тебе будет помниться. Квиты, Анка!
В полдень в летний лагерь приехал из Кузьминского секретарь парткома Иван Ильич Алтынов, с ним кассир Самсоныч, седенький, чахлый старичок — щека щеку ест — с тугим портфелем. Уселись они на бревнах, что грудой лежали неподалеку от доильных площадок. Самсоныч дремал, лишь сухие желтые до синевы руки цепко держали на коленях пузатый портфель. Алтынов курил и пристально следил за дойкой.
Прасковья доила коров, но нет-нет да улучит минутку кинуть глаза на портфель. «Никак, зарплату привезли, — радовалась она, — попусту Самсонычу что трястись: оно хотя и на легковушке, но старому человеку на чем хочешь тяжело. Маньке бы срядить туфли да пальто, может, осенью Юрка посватается».
Сняла доильные стаканчики с вымени Зари, погладила ее, как бы поблагодарила, что молоко отдала, выпустила; на ее место встала Синица, небольшая бойкая коровка. Прасковья и ее погладила, да еще ласково назвала:
— Синичка моя, озорничка моя.
Работала привычно, даже забыла о Самсоныче. Оглянулась, а он с Алтыновым уже за столом. И Грошев рядом. Ишь, и стол из молочной захватили, и вспомнилось давнее: «Тогда вот и я сидела за этим столом. А милка стоял за спиной… Он только тихонько дотронулся до плеча, меня и жаром опалило. Ждала: вот еще раз прикоснется…»
— Мама, тебе помочь? — окликнула Маша.
— Кончаю, дочь, — отозвалась Прасковья. «Вот и Маша лицом в него, даже в голосе что-то от него… А он и разочку не приехал поглядеть на дочь».
Прасковья выпустила корову, слила молоко в флягу. Теперь можно было смахнуть с глаз нависшую прядь. Доярки усаживались рядком на бревнах.
— Старшая Антонова, ты скоро? — спросил Тимофей Грошев.
«Что-то я нынче припозднилась», — снимая халат, подумала Прасковья. До стола не дошла, Алтынов поднялся навстречу, подал левую руку — правая в черной кожаной перчатке недвижно висела вдоль туловища.
— Хорошего человека пождать можно, — сказал он. — Здравствуй, Прасковья Васильевна!
Прасковья смутилась от такого внимания, села на краешек бревна около дочери.
Налетел легкий ветер, пересчитал листья на ближней липе, кинулся на пруд, взъерошил воду — закипела она. Алтынов встал, нечаянно стукнув черной перчаткой о край стола.
— Дорогие мои женщины. Вы неплохо поработали в минувшем месяце…
Слушали его внимательно. Прасковья следила за Анной. Та сидела, подавшись вперед, видно, ждала, когда Алтынов назовет ее имя: привыкла баба к почету, но Алтынов вдруг сказал, что красный вымпел и денежная премия присуждаются Антоновой Прасковье Васильевне. Прасковья оторопела. Она не предполагала, что обогнала Анну по надоям молока. Анна вначале побледнела, потом густо покраснела. Три года Кошкина держала первенство, ровно столько, сколько Прасковья раздаивала первотелок.
— Антонова, поди сюда, — Алтынов привлек ее левой рукой к себе и поцеловал в щеку. — Спасибо тебе, Паша, — сказал растроганно. — Смотри, не поддавайся Анне Антиповне. Она не сдалась. Так, что ль, Анна Антиповна?
— Так, так, — поддакнула Анна и насильно улыбнулась.
В желтой сухой руке Самсоныча мелькнули две красненькие бумажки — Прасковьина премия.
— Ну что. — Прасковья чувствовала, как волнение сдавило горло. — Не знаю, за что и премия. Вроде все старались. Вон Анна из сил старалась…