— А Юрка? — насторожилась Прасковья. Она встала, забытые морковки скатились с запона на землю. — Какого тебе короля надо?
— Мама, не упоминай мне о нем.
— Что ты, Машка, толкуешь, — заволновалась Прасковья. — Совсем начальники сбили тебя с пути, ты им не верь, они покричат о тебе, пока ты им нужна, а как что-нибудь, позабудут.
И в который раз горько подумала о том, когда дочь училась, только и жила ради того, что ее ученой сделает, все жилы вытянет, а выучит. У Анны Кошкиной дочь скоро врачом станет, Маша всего лишь доярка. Да что там Тоня Кошкина! Вон Нюшка Арапкина, губастенькая, глаза по-лягушечьи навыкате, ножки тонкие, ухватиком, взглянуть не на что, а из Санска в отпуск приехала с ребятенком и мужем. И муж прямо не по ней — высокий, полный, кровь с молоком. Не уехала бы Нюшка на стройку, в Малиновке на ферме с коровами или телятами валандалась бы, вскакивала, как Маша, вместе с петухами да прижила бы с каким-нибудь нахальным мужиком ребятенка себе на горе и на утеху.
— Мама, при чем здесь начальники? — перебила ее мысли Маша. — Буду хорошо работать, никто меня не обидит. Давай дом купим, а?!
— Маня, ты с ума сошла — деньги тратить, да неизвестно, уцелеют ли выселки, Прохор Кузьмич, слышь, в область жалобу написал. Не хочешь за Шувалова, не надо, поезжай в Санск. Вон Нюшка Арапкина малярит, живет хорошо, а разве ее с тобой сравняешь, ты у меня как картинка.
— Мамочка, — нарочно жалобилась Маша, — зачем меня гонишь? Анна Кошкина говорит: Калуга недорого запросит.
— Ах, ведьма она, настоящая ведьма, хочет совсем меня разорить! Тебя, глупую, подговаривает, а я никак не догадаюсь, в чем причина. Манька, берегись Анки — она баба с подвохом.
Прасковья совсем разволновалась и, наверно, забыла бы, что время на стройку идти, там она работала подсобницей, да позвал от крыльца Семен Семенович:
— Прасковья Васильевна, ты в сборе?
— В сборе, в сборе, — отозвалась она и быстро пошла к нему.
Едва мать ушла, письмоноска принесла областную газету, развернула ее Маша, и сердце захолонуло — на второй странице она улыбается с большого снимка, затягивая на затылке кончики косынки. Красивая. Свернет, положит газету Маша, походит по избе, снова развернет ее и любуется. Несколько раз принималась читать большую статью о себе, но в голове от возбуждения все путалось, она плохо понимала то, что было написано, все — и дом Калуги, и тревога матери, и Юрка Шувалов — отодвинулось, стерлось в памяти.
5
Дело, которое предлагали Маше, было несложное: всего-навсего сказать речь на районном совещании животноводов.
— Боязно на людях-то говорить.
— В школе училась, на уроках перед классом говорила, — напомнил Низовцев.
— Приходилось и на школьных собраниях.
— Тем более, — обрадованно сказал он. — Сочинять речь тебе не нужно, ее подготовил Герман Евсеич, до совещания неделя, выучишь.
— Мария Петровна, пошли в кабинет специалистов, я текст дам, — пригласил Никандров, до того молча стоявший у окна.
— Вот и договорились, — поспешил Низовцев. — Ты, Герман, обеспечь ее транспортом.
Маша впервые увидела Никандрова, когда он приезжал с корреспондентами, но тогда как-то не разглядела его — не до того было. Никандров был грудаст, плотен, румян, даже шея алела, что особенно ярко оттенял белый подворотничок гимнастерки. Ходили слухи, что он будет зоотехником Малиновской фермы, а пока в Кузьминском на стажировке.
В пустом кабинете специалистов на крайнем столе лежала синяя тетрадка. Маша догадалась: ее речь. Никандров сел, широко расставив локти, принялся громко читать написанное, чувствовалось, что чтение ему доставляет удовольствие. Действительно, написано было складно.
— Ну как, с подъемом? — закончив чтение, спросил он.
— Длинно и скучно.
— Что?!
— Скучно слушать. В книжке «Машинное доение» все это написано, в кружке изучали, чего еще с трибуны повторять?
— Вон ты какая! Значит, не хочешь брать?
— Анне Антиповне Кошкиной тетрадку отдайте, она мастерица речи говорить, может, я пойду?
Никандров вскочил, усадил рядом.
— Вопрос о твоем выступлении решен не здесь, а в райкоме.
Маша с неохотой взяла тетрадку.
— Ладно, пойду.
— Я отвезу.
На просторное правленческое крыльцо вышли вместе. Никандров присвистнул. Все притихло, затаилось. На юге небо набрякло чернотой. По той черноте, как спичкой по коробку, чиркнули. Глухо пробормотал дальний гром.
— Проскочим! — решил Никандров и показал на мотоцикл, стоявший у крыльца. — Садись в коляску.