— Маша, меня с базара Юра привез, — похвалилась поспешно Прасковья. — Ему отец «Москвич» купил, хорошо на нем ехать, дороги не чуешь, как дома сидишь.
— Скажи ему спасибо за то, что довез.
Прасковья заторопилась:
— Бобов да гороху, что ль, вам нарвать?
В огороде было довольно темно, бобы и стручки гороха находила ощупью, в избу не спешила: пусть без нее объяснятся, может, все наладится. В избу вошла не сразу, крадучись проскользнула сенями, притаилась у избной двери — тихо, будто никого нет, но едва Прасковья вошла, Маша поднялась со словами:
— Ухожу спать.
— А ужинать? — оторопело произнесла Прасковья.
Дочь не ответила. Юрка вышел следом. Прасковья медленно выкладывала на стол никому не нужные стручки и прислушивалась к улице. Хлопнула дверь мазанки, стукнуло, оборвалось у Прасковьи сердце, затаясь, ждала — вот вновь мазанка откроется, но вместо этого услышала, как Юрка заводил мотор. Подошла к окну, глянула в глубокую синь сумерков: «Москвича» как не бывало. Прасковья устало опустилась на табуретку:
— Ну я ей, сатане, задам!
8
— Где его черти носят? Сказал: отлучусь на десять минут в райфо. Час прошел, а его нет. Лешка, сгоняй за Прохором Кузьмичом в райфо. — Низовцев сидел на райкомовской лавке. Он был не в духе, а ведь с утра все складывалось очень хорошо.
После районного совещания животноводов начальник областного управления сельского хозяйства пожелал осмотреть Малиновскую ферму. Строящиеся дворы ему понравились. Он попросил показать проект. И проект ему понравился. «Да это же целый животноводческий комплекс, — воскликнул он, — это же перевод животноводства на индустриальные рельсы!» Пообещал поддержать в области.
Сегодня на бюро райкома вынесли решение о строительстве в Малиновке первой очереди молочно-мясного комплекса. Низовцеву только бы радоваться, но районный начальник сельхозуправления, перебиравший короткими пальцами сводки продажи мяса и молока, неожиданно остановил собравшегося уходить с заседания Низовцева:
— Погоди, Андрей Егорыч, вопросик к тебе есть. У вас невысокие привесы бычков. В чем дело?
Ему помог предрик, спросивший в свою очередь: «И с надоями не все в порядке: они то поднимутся, то снова упадут. Почему фермы лихорадит?»
Ну и разгорелся сыр-бор. Выходя с заседания, Низовцев грохнул за собой дверью, хотя грохать не собирался: так Получилось. В приемной засветил лысиной Прохор Кузьмич, приехавший с Низовцевым в Конев по делам службы.
— Андрей Егорыч, подожди — минут на десять в райфо загляну.
Низовцев согласно кивнул, и тут же его сграбастал ликующий Селянкин:
— Поздравляй, Андрей Егорыч, еду учиться в Высшую партийную школу!
Утянул Низовцева в ресторан. За обедом Селянкин между прочим сказал, что от него через два дома живет отставник, этот отставник намекнул ему, Селянкину, что если, мол, случаем, его сын женится на нездешней доярке, не найдется ли ей местечка в совхозе? Он, Селянкин, ответил, что смотря какая доярка. Отставник намекнул; наверно, неплохая, коли ее портрет висит в сквере Конева. Селянкин спросил в упор Низовцева:
— Не ваша ли Антонова? У нее есть жених?
Низовцев согласился:
— Похоже, она.
И вот Низовцев сидел на райкомовской лавке и злился, как ему казалось, на Прохора Кузьмича, который все не шел, на самом деле его злило и раздражало совсем другое.
— Андрей Егорыч, — обрадованно крикнул все тот же районный начальник сельхозуправления. — Ты еще здесь? Вот кстати! Мы комплектуем группу животноводов в Москву, на выставку, шли послезавтра к двенадцати Марию Петровну Антонову.
Низовцев отвернулся.
— Сами ее уговаривайте, а я не берусь. В прошлый раз она отказалась ехать на совещание молодых животноводов. Да и коров ее некому доить.
— Андрей Егорыч, не сердись, поговори с Антоновой. Откажется, нам звякни. Ты вроде кого-то ждешь?
— Прохора Кузьмича.
— Он уехал с райфовской машиной.
Подъехал Алексей. Недовольный Низовцев, ворча, полез в «газик», забыв попрощаться с начальником.
«Газик» катился по шоссе почти бесшумно. Андрей Егорович сначала ворчал тихо, потом, воодушевляясь, все громче и громче, он говорил, что надоело нести непосильную ношу, он тоже отставник, у него хорошая военная пенсия, а чтобы совсем не облениться, возьмет несколько часов труда в школе.
— А что, Алексей, уйду-ка я с работы, — живо повернулся к шоферу, — хорошо будет. Времечка уйма! Захочу, посажу с собой заядлого рыбака Якимыча, прихватим мы таган, картошки, хлеба, дровишек и уедем на ночь под Яново на Сыреть. Речка темная, молчаливая, будто сам водяной в ней притаился. На берегу запалим костерок, ухи наварим и прикорнем малость, а на зорьке опять за удочки сядем. Ух ты, заманчиво! А то рыбачить некогда. А зимой, Алексей, ружье за плечи и на лыжи за Малиновку, на болото, за зайцами. Снег белый-белый, блестит от солнышка, воздух ядреный. И никакой тебе думы, никакой заботы. Вернешься домой, рубанешь как следует и на бок. Уйду, Алексей, на пенсию, больно нужно перенапрягать себя.