— Серый! Когда мы тонули, я тебе ничего не говорил про омшаник и ульи. Ты ничего не слышал, пожалуйста!
Я кивнул: очень мне нужны эти тайны.
Живые картины
Наши девочки в последнее время «в отдельном плавании», как говорит Ванька, — занимаются живыми картинами. Во-обще-то, все делают взрослые, девочки помогают.
Всякие живые картины и спектакли выдумывает моя мама. Бабушка сказала: «Ладно, Маруся, забавляйтесь, до осени рига пустая. Можете и пианино туда взять. Смотри не сожгите, не дай бог, с вашими огнями да лампами».
В поле у речки стоит рига: большой-большой сарай, в нем две комнаты: маленькая, где печка и вешала, для сушки снопов, и большая, прямо огромная, где снопы молотят на полу цепами.
На лето дачники разгородили большую комнату риги. С одной стороны сделали помост, в другой стороне поставили скамейки для зрителей. Впереди помоста канава, и в нее запихивают несколько керосиновых ламп, называется — рампа. Над помостом натягивают проволоку и на ней занавески. Когда представление начинается, посредине изнутри появляются две руки и растягивают занавески в обе стороны. Людей, чьи руки, не видно. Занавес открывается, и начинаются живые картины. Живые картины на самом-то деле мертвые.
Я уже видел две: «Праздник в Риме» и «Подводное царство». Сидел в первом ряду, когда показывали «Подводное царство». Народу в зале было полно. Долго-долго играет музыка. Потом занавес открывается. Сверху свисают гирлянды водорослей. На золоченом троне дядя Воля. В одной руке вилы, обернутые золотой лентой, — трезубец, другая по-царски простерта вперед. На голове золотая корона, и весь обернут в рыбацкую сеть, с ног до самой шеи. Внутри он почти голый. Рядом с ним — кресло чуть пониже — подводная царица — Альки-Мишкина мама. Тоже с золотой короной, вся в сетке и в длинной белой рубашке. С обеих сторон на камнях лежат русалки: волосы распущены, платья узкие зеленые, с блестящими чешуйками и кончаются рыбьими хвостами. Им не пошевелиться: ноги в хвосты спрятаны. Русалки здорово намазаны: брови, глаза, щеки, а все равно одну узнал — Катю из Лоцманского.
А рыб! Рыб! Это все наши девочки. На головах рыбьи маски, позади пришпилены рыбьи хвостики. Узнал Наточку из Лоцманского — узкая, длинная, чистая селедка. Рядом с рыбами краб — толстый Мишка. Ему приделано много красных гнутых ног и щупальцы-усы. Шевелиться ему не полагалось, все равно ползал взад-вперед.
Зажгли бенгальский огонь, все стало зеленое и будто правда под водой. Заклубился вонючий дым, занавес закрылся, и зрители закричали: «Бис! Браво!»
Моя мама рассказывала, что наибольший успех был у Мишки-краба. Всем страшно понравился. Мишка гордился, а когда мы собрались на бревнах, показывал, как ползал крабом. Смешной и толстый.
Теперь я пришел в ригу, — может быть, и меня возьмут. Попал на первую репетицию картины «Мороз-воевода». Девчонки мне обрадовались и запищали, что я буду еще одна снежинка. Я должен попросить маму, чтобы сшила снежный костюм с ватной шапочкой и юбкой, все в блестках. Мне не захотелось, чтобы с юбкой, пусть лучше будут белые штаны, как у Юрки. Девчонки смеялись: снежинок мальчиков не бывает.
Вечером я рассказал Юрке, что буду играть снежинку. Он и внимания не обратил, спросил: за кем я стреляю?
Я знал, что «стрелять» — это выбрать какую-нибудь девчонку, делать вид, что она тебе страшно нравится, и скрывать это так, чтобы все знали. Я не сразу ответил, пожал плечами, будто не хочу признаваться. На самом деле — выбирал. Пожалуй, лучше всех Наточка из Лоцманского, если бы не полипы. Когда Юрка стал настаивать и смеяться — неужели никого нет, — я назвал Ляльку Булку.
С тех пор мне никакого покоя не было: надо было что-нибудь делать, чтобы не сказали, что наврал. Сначала я столкнул ее с мостков в воду, правда, на мелком. Она даже не заплакала. Юрка видел и сказал, что я набитый дурак и что, если стреляешь, надо дарить подарки и обязательно поцеловать. Мне очень не хотелось целовать, решил что-нибудь подарить. Вырезал из можжевельника длинную, как у Нины, тросточку и целый вечер раскаленным гвоздем выжигал на этой палке круглое с лучами солнце и надпись «Ляля». Свое имя я не выжег, чтобы не сразу отгадала от кого. Сразу — стыдно.
«Мороз-воевода» — картина полуживая, потому что снег сыплется и есть танцы.
Перед тем как открывается занавес, к нему изнутри подходит лоцманский ученик, тот самый, что был тогда в столяровом доме, и декламирует грустно угрожающим басом: