Выбрать главу

— Когда ты снимешь ухо с гвоздя, положи его в ящик — в руках противно.

Юрка кивнул и взял ящичек. Хотя говорил, что уха нет. Может быть, притворялся или понарошку. Потом Юрка ушел.

Всем было как-то неприятно, и вдруг Алька еще больше исхитрил лицо и предложил будто одному Ваньке Моряку:

— Надо проследить за Юркой. Он может сказать, что был в домике и не нашел уха.

Тут захныкала Муська, что нехорошо посылать одного к разбойникам и что лучше сказать маме.

Возмутилась Нинка:

— Проверять подло и маме жаловаться подло. Лучше помочь, если разбойников будет слишком много.

Так и решили: Юрке ничего не говорить, а назначить патруль разведчиков. Альку нельзя: он в споре, у Алешки по-прежнему болит палец и он трус. Значит, пойдут Ванька Моряк и я.

Я, конечно, согласился, только попросил разбудить — мне самому ни за что не проснуться. Моряк предложил, чтобы не стучать в окно, не будить весь дом, привязать мне к ноге длинную веревку, другой ее конец спустить за окно.

Юрка спит наверху, встанет сам — у него есть часы. Папа подарил их ему за то, что Юрка окончил класс без двоек. Юрка носит часы в карманчике широкого пояса, постоянно на них смотрит и> даже прикладывает к уху, будто они все время портятся и надо следить. Вообще, фасонит с этими часами.

Мы с Мусей спим в угловой комнате. Еще мыли ноги, когда пришла Кира, открыла окно и сожгла над медным тазом пучок можжевельника, чтобы выгнать комаров. Как только потушили лампу, я незаметно для Муськи вытащил из-под кровати припасенную веревку, привязал к ноге, другой конец опустил через оконную щелку наружу.

Уснул, и сразу большая черная собака стала кусать меня за ногу. Было страшно, и я закричал. Пришла Кира, укрыла меня, погладила по голове, веревки не заметила и ушла. Тут я понял, что это Ванька дергает и ждет под окном. Я открыл окно, шепнул: «Иду!» — и почувствовал страшный холод. Если пойти в переднюю за своим пальто, то всех разбудишь. Я открыл шкаф, взял отцовскую морскую шинель, надел и вылез в окно. Оказалось, шинель такая длинная, что я не могу идти, наступаю на полы. Ванька Моряк снял пояс и дал мне. Шикарный пояс, черный, блестящий, с якорем на пряжке. Подпоясал меня туго поверх шинели и подтянул ее. Можно было шагать, и еще образовалось пузо, куда прятались руки. Страшно холодно было на улице! Особенно потому, что от росы сразу промокли сапоги и чулки.

Сначала было так темно, что мы натыкались друг на друга, потом глаза привыкли. Прошли полем всю деревню и спрятались в сарайчике неподалеку от Столярова дома. Там было сено. Мы разлеглись на нем, а дверь приоткрыли. У Ваньки на руке хронометр. Это обыкновенные часы, только так называются. Правда, у них светятся стрелки. Ванька объявил, что встанет на первую вахту, дальше будем по очереди — по десять минут. Больше выдержать невозможно, захочется спать. Мы сразу заснули и, наверно, проспали бы до утра, если бы вдруг не страшный грохот. Оказывается, хлопнула дверь сарая: кто-то ее закрыл. Сначала мы побоялись подойти и открыть: неизвестно, кто ее прихлопнул, потом услышали, что во все щели дует ветер, поняли, в чем дело, и открыли. Луна была почти круглая, чуть-чуть крайчик откушен, и по ней скользили лохматые обрывки туч.

Моряк посмотрел на часы, — было без десяти двенадцать, — и тут мы увидели Юрку. Он шел к Столярову дому. Белые длинные ноги светились при луне и двигались страшно медленно. Потом стало видно только Юркину спину, а потом он и совсем пропал. Мы дрожали от холода, наверно, и все смотрели и смотрели, и было ничего не видно. Тут Ванька Моряк уставился в свой хронометр и тихо сказал, прямо чуть-чуть прохрипел: «Двенадцать часов!» Как нарочно, задул дикий ветер, деревья вокруг сарая закачались, зашумели, прямо как собаки завыли. И все равно мы держали дверь, не давая ей захлопнуться.

В окне Столярова дома зажегся свет. Мне стало жутко. Ванька сжал мою руку, так и держал. Потом кто-то закричал. Мне показалось, что — «Стой! Кто идет!» И все смолкло, и свет продолжал гореть, и Юрки все не было. Мы прямо не знали, что делать, и оба, и я, и Ванька, дрожали от холода.

Потом вдруг мимо нашего сарая промчался Юрка. Бежал, пригнув голову и размахивая руками. Бабочкина коробка прыгала у него от плеча к плечу. Мы подождали немного и пошли домой.

Утром, после завтрака, мы как всегда собрались на бревнах у скотного двора. Все, кроме Юрки и Альки. Было страшно любопытно, и мы волновались. Больше всех Нинка; все время грызла косу — возьмет в зубы и прикусит. Знаю, почему: она не любит, когда может выйти вранье, все равно какое, особенно у Юрки.