– Деда,– зло пропищал он,– купи матрешку!
– Что?
– Матрешку, говорю, купи. Вон.
– Зачем?
– Ну что вы, честное слово! – обозлился Беркли шепотом.– Сейчас прямо докладывать, да? Раз говорю, значит – нужно.
– А спички?
– Да она семьдесят копеек всего!
– Семьдесят коробков спичек,– с сомнением сказал Юлий Петрович.– Может, лучше крючков купим?
– Купите траулер! Черт те что! И чего вы только с Селивановым воюете, не пойму! Те же кулацкие замашки… Нужно, понимаете? Нужно!
Следует сказать, пребывание в магазине подействовало ободряюще. Вручив доктору матрешку, Щеглов решительно и быстро сообразил, что большой моток капроновой нитки выгодней, чем леска, и, называя продавщиц доченьками, без осложнений его приобрел, добавив семь копеек за десяток никелированных крючков четвертого номера.
– Значится, рыбачить маленько, х-хе,– противным голосом объяснил он.– С внучонком вот, понимаш…
Но главная неприятность была впереди.
Продовольственный – или продмаг, как называли его деревенские – работал с одиннадцати часов. Убедившись в этом лично, то есть, оглядев висячие замки на дверях магазина и рассуждая о том, какая все-таки глупость – продавать спички в продовольственном, путешественники решили переждать час где-нибудь не слишком на глазах. Хромой Щеглов потянул доктора с площади в проулок. Однако вместо ожидаемого затишья с палисадниками там оказалось длинное серое строение больничного вида, которое на самом деле и было больницей. В ближнем окне стоял цветок – в отделе снабжения его называли "Ванька-мокрый" – и виднелась тетка в белом колпаке. Разглядев Щеглова, тетка открыла окно и крикнула: "Товарищ Поплавский!"
Юлий Петрович вздрогнул и, как положено в таких случаях, оглянулся по сторонам.
– Товарищ Поплавский! – кричала тетка, лежа грудью на подоконнике.– Да вот она я!
– По-моему, вас,– прошептал Беркли.
– Почему? – спросил Щеглов.
– Ну, откуда я знаю… Лучше подойти.
– Зачем?
– Ой… Ну тогда скажите, что вы не Поплавский, а Демидюк из тюрьмы! Непонятно, да? Да скорее же вы, господи!.. Она же сейчас весь поселок…
– А я думала, что вы уехали, товарищ Поплавский,– озабоченно сообщила тетка, когда Щеглов, не шевеля лицом, остановился метрах в двух и малость в стороне.– Или вы приехали? Как вы себя чувствуете?
– Доброе утро,– сказал Юлий Петрович.
– А с мальчиком что у вас?
– Свинка,– брякнул он.
– Как – свинка? Да что вы? Свинка?
– Укусила свинка,– пропищал Беркли.– Скоро пройдет! Вот!
– Ужас какой,– сказала тетка.– Хороший мальчик.– Она опять опустилась на подоконник и недоверчиво поглядела на бинты.– Вы так быстро уехали, товарищ Поплавский,– ни адреса, ничего. А у меня ваш обед донорский по отчету не проходит. Счас, погодите, я… Да, а газеты у вас тоже нет?
– Нет,– откликнулся Щеглов.
– Ну вот! Что же вы… Погодите, я вам дам. У меня много.
Отказавшись что-либо понимать, Юлий Петрович покорно дождался газеты и талона на обед, за который написал в каком-то журнале нечто похожее на "Полонский", после чего отступил, где стоял, и приготовился делать, что скажут.
– Мы идем обедать? – спросил он белым голосом, когда доктор, разузнав у тетеньки про столовую, поволок его за собой.
– Если откровенно, вы этого не заслужили,– грубо ответил тот.– Но раз уж вы отдали свою девственную кровь, даром она не пропадет, товарищ донор.
– Я не донор.
– Вы не донор. Вы – девственник-однолюб. Вы преданно любите свою фамилию. Ну а какая,– послушайте, вот скажите мне вот так вот честно – какая разница-то вам? А? Ну что вы прицепились-то, прикипели-то? Ну что – Щеглов? Ну Щеглов и Щеглов… А коль на то пошло, вы и не Щеглов никакой! И даже не Демидюк. Вас нету!
– Как? – не понял Щеглов.
– Так,– буркнул доктор.– Потому что родились вы в четыреста третьем году в Вифлиеме Иудейском. Вот так. И при всей глупости это гораздо веселей, чем всю жизнь быть каким-то Юлием Петровичем.
Оставив его на скамье возле столовой – со стеклянными стенами, в духе полной гласности общепита,– Беркли обменял талон на деньги, что позволило приобрести двести четырнадцать коробок спичек. Однако Юлий Петрович скверно помнил, как именно это произошло, потому что успел прочитать статью.
Это была та самая статья (под названием "Душевная щедрость"), в которой рассказывалось об экстренной операции с переливанием крови, враче-дерматологе, который ее осуществил, и неизвестном доноре Поплавском, чей портрет помещался рядом с фотографией ушастого язвенника. На портрете был сосед по купе, лысый пророк из поезда, очень похожий на молодого Селиванова, располневшего Петичкина и облысевшего доктора Беркли. Но куда отвратительней он был похож на то, что увидел Юлий Петрович, отразившись в столовском стекле.