В романе: «Урюпин, ты чего, сучье вымя, выколашиваешься?»
В пьесе: «Погнал, вскок, аж только пыль схватилась».
В рассказе Шолохова «Путь-дороженька»: «...Над балкой ветер пыльцу схватывает»151.
Что еще известно об И. Филиппове, кроме того, что он опубликовал в «Голосе казачества» и «Вестнике казачества» в 1912—1913 годах пару любительских пьес и несколько слабеньких рассказов? Практически ничего. По сокращению (Ив.) видно, пишет Венков, что зовут его Иван. «По подписи под другими публикациями, о которых речь впереди, можно определить его отчество, вернее первую букву отчества — Д»152.
Отталкиваясь от этой крайне ограниченной информации, Венков начинает перебирать одного за другим всех доступных ему по архивам и историческим источникам Филипповых. И, наконец, в «Памятной книжке Области Войска Донского» за 1916 год находит «Ивана Дмитриевича Филиппова, делопроизводителя Донецкого окружного земельного совета, коллежского регистратора»153.
Впрочем, если бы Венков открыл «Памятную книжку» за 1915 год, он и там, в той же должности, обнаружил бы делопроизводителя коллежского регистратора Ив. Дм. Филипова, — заметим, с одним «п»! Но разве это доказывает, что делопроизводитель Донецкого земельного совета и автор пьесы и рассказов в журналах «Голос казачества» и
«Вестник казачества» обязательно одно лицо? Сам же Венков насчитал в своей книге около двадцати Филипповых, из них несколько Иванов. Разве нельзя допустить просто совпадение инициалов? О коллежском регистраторе И. Д. Филиппове как писателе, авторе двух пьес и нескольких рассказов можно говорить только условно, гипотетически.
Тем более, что в самом тексте книги Венкова содержится опровержение его же собственного утверждения. Он сообщает, что по данным «Памятной книжки...» за 1913 год, Ив. Дм. Филиппов в 1913 году служил делопроизводителем по гражданской части в канцелярии окружного атамана Донецкого округа154 и, следовательно, жил в станице Каменской, в центре Донецкого округа. Но двумя страницами ранее Венков сообщает: «известно, что в 1913—1914 годах он (И. Д. Филиппов) редактировал “Донскую газету” в Новочеркасске»155. Так, выходит, было два И. Д. Филипповых, один из станицы Каменской, другой — из Новочеркасска?
Но не в этом суть.
Главное — то, что ни один из них никакого отношения к «Тихому Дону» не имел и иметь не мог. В этом нас убеждают тексты, которые приводит Венков.
Вот один из них. Он называется «Из прошлого»:
«Иду между созревающих роскошных нив, почти равных моему росту. Какие чудные картины хлебного моря! Вон рожь и ячмень переливаются опаловыми волнами, там безостая гирька колышется серыми гребнями, а вон, далее, и сама серо-зеленая гарновка кланяется наливающимся колосом.
Созерцая эту восхитительную картину родного поля, я рассуждал сам с собою:
— Милые, родные поля, и зачем я променял вас на удушливую тюрьму канцелярии, отдал этой неблагодарной работе лучшие годы своей жизни и теперь с уставшей душой, почти инвалидом, плетусь домой, где нет своего ни кола, ни двора. Печально, безотрадно!» и т. п.156.
И эти строки принадлежат автору «первоначального варианта» бессмертного романа «Тихий Дон»?
Далее следы И. Д. Филиппова теряются. Поскольку служил он коллежским регистратором с 1914-го по 1916 год, он не был на германской войне. Не смог Венков обнаружить его следов и в годы Гражданской войны, в том числе и среди повстанцев 1919 года. Как ему думается, он обнаружил И. Д. Филиппова в 1919 году на страницах издававшейся в Миллерове газетки «Донецкая жизнь», где публиковались рассказы неизвестного лица под псевдонимом «П. И. К.». «...Знакомые по стилю, размеру, словарному составу рассказы».
Приведем хотя бы один из них:
«Донская беднота
Разъезжая по слободам и хуторам, расположенным в районе рек Калитвы и Березовки, мне не раз приходилось слышать жалобы на бедность.
Жалобы эти, слезы, конечно, не имели бы существенного значения, если бы изливающие их “бедные” крестьяне только ими и ограничились.
Но в том-то и беда, что жалобщики ждут большевиков. Интересно, конечно, не это ожидание, как таковое, а причина его. Нашей “бедноте”, имеющей во дворе пару лошадей, две-три пары волов и засевающей от 15—20 десятин земли кажется, что она-то и есть настоящая беднота.
Она не хочет понять, что если всю Россию переделить всем поровну, то донскому крестьянину достанется очень и очень немного»157.
И снова возникает тот же вопрос: неужели этот текст можно соотнести с «Тихим Доном», а его автора всерьез представлять в качестве творца этого великого произведения?
Лишь при абсолютной эстетической глухоте и полном отсутствии художественного вкуса можно предпринимать подобные манипуляции в отношении «Тихого Дона».
Эстетическая глухота и недостаток, а часто отсутствие художественного вкуса — характерная особенность всего «антишолоховедения». Оно являет собой классический пример вульгарно-социологического подхода к литературе. Ставя во главу угла политический, идеологический критерий («член ВКП(б) не мог написать “Тихий Дон”»), демонстрируя буквалистский, канцелярско-делопроизводительский подход к тексту романа, «антишолоховедение» совершенно не берет в расчет эстетическую сторону дела и готово передать гениальное творение человеческого духа и разума — роман «Тихий Дон» — в руки любого посредственного писателя, а подчас, как в случае с Венковым, даже самодеятельного ремесленника.
Центральную, итоговую главу об И. Д. Филиппове Венков озаглавил так: «“Вестник казачества”. Нашел?» Все последующее повествование в его книге строится так, что вопросительный знак в этой сентенции постепенно заменяется на восклицательный: «Эврика!» «Нашел!» Нашел коллежского регистратора, делопроизводителя канцелярии окружного атамана Донецкого округа, на досуге, возможно, баловавшегося литературой; к тому же он был на 20 лет старше Шолохова.
Ничего другого о новоявленном авторе «Тихого Дона» Венкову не известно. Ситуация комическая!
Данное «открытие» Венкова породило серию остальных его «открытий». Поскольку Филиппов жил не на Дону, а на Донце и вдобавок был на два десятка лет старше Шолохова, возникла необходимость, ради того, чтобы «подтянуть» «Тихий Дон» к его виртуальной фигуре, передвинуть этот роман во времени и в пространстве, что и попытался безуспешно сделать Венков.
Руководит «антишолоховедами» в этих ухищрениях одно: предубеждение против Шолохова.
МЕТОДОЛОГИЯ АБСУРДА
«Антишолоховедение» окончательно и бесповоротно зашло в тупик. Ложность исходных позиций, отсутствие доказательств при беззастенчивой предвзятости подходов ведут его к самоуничтожению, превращают в фарс. Его последние опусы требуют не столько научного спора, сколько фельетонного осмеяния.
Можно ли всерьез спорить с «антишолоховедами», когда в качестве новейшего аргумента в поддержку своей позиции они опираются на книгу Л. Гендлина «Исповедь любовницы Сталина», о которой опубликован уже не один фельетон? Так, в «Независимой газете» 2 октября 1992 г. была напечатана статья «Фальсификация», в которой эта книга характеризуется как откровенная бульварная фальшивка от начала до конца, выдуманная безответственным автором. В этой книге оклеветана прославленная солистка Большого театра Вера Александровна Давыдова, представленная — на основе фальсифицированных Гендлиным — а на самом деле несуществующих ее «воспоминаний» — любовницей Сталина, а также Кирова, Ягоды, Ежова, Буденного и многих других158.
И вот на такой скандальный и мутный «источник» пытается опереться «антишолоховедение» как на самый убедительный аргумент, подтверждающий, будто «Тихий Дон» написал не Шолохов, а Крюков. Таким аргументом представляется новейшему антишолоховеду В. Самарину выдуманный Гендлиным рассказ В. А. Давыдовой о том, как автора «Тихого Дона» искал писатель Пильняк (он приводит этот рассказ в своей публикации «Страсти по “Тихому Дону”» в газете «Орловский вестник»):
«...В станице Новокорсунской писателю указали дом, где квартировала отправившаяся на поиски могилы сына мать Ф. Д. Крюкова», — повествует Л. Гендлин. — От нее Пильняк узнал, что Шолохов был каким-то образом знаком с Федором Дмитриевичем и даже посвящен в его творческие планы. Во всяком случае, после панихиды по Крюкову, отслуженной бесплатно священником станицы Глазуновской, Шолохов неожиданно заявился к матери Федора Дмитриевича. «Не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывая из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его “товарищ и лучший друг”.