Перед нами — трогательный, бесхитростный пример народного мифотворчества, подтверждающий слова Кожинова и Палиевского о том, что «Тихий Дон» являет собой доподлинно народный эпос, в котором о себе заявляет сама жизнь.
Развивая свою мысль, Палиевский высказал предположение, что другие повествования о революции и Гражданской войне предстают — при их сравнении с «Тихим Доном» — так, как будто их написали какие-либо из персонажей, героев этого эпоса. Скажем, за «Железным потоком» видится большевик Бунчук, а за повествованием атамана Краснова — белый есаул Листницкий. «Но не так легко представить себе человека, который мог создать мир “Тихого Дона”, где каждый из многочисленных героев — нередко абсолютно несовместимых, начисто отрицающих друг друга — полноправно осуществляет свою волю, свое деяние, свои слова»10.
Мы снова возвращаемся к полифонии «Тихого Дона», — этой его наихарактернейшей особенности, которая и стала объективной причиной мифотворчества, проявившегося в бесконечном поиске его возможных авторов.
Повторим ранее высказанное нами мнение, но уже словами В. Кожинова. «... Каждому читателю ясно, что в “Тихом Доне” воссоздано бытие России в ее громадном целом и во всесокрушающем размахе ее революции»11. Этот «всесокрушающий размах» русской революции передан в романе с полной и беспощадной правдой. В основе его — не только историческая, но и человеческая трагедия. Трагедия семьи Мелеховых, испытавших на себе всю силу и беспощадность тех тектонических сдвигов, которые привнесла в народную жизнь революция. Ведь «Тихий Дон» — это не только роман о своего рода геологическом катаклизме, пережитом Россией, но, как справедливо отметил В. Кожинов, «повествование об остродраматической и в конечном счете трагедийной истории любви Григория и Аксиньи. <...> Любовь, ставшая стержневым действием “Тихого Дона”, не является неким развертывающимся в сфере “частной”, “личной” жизни “фоном” революции, и в свою очередь революция не может быть принята как “фон” этой любви. Ибо любовь Григория и Аксиньи и есть, если угодно, революция, одно из ее воплощений, а в самом художественном мире “Тихого Дона” — даже безусловно главнейшее, основополагающее ее воплощение».
Величайшая тайна романа «Тихий Дон», так же как и его высочайшее завоевание, — в том, что, выразив всесокрушающий размах революции, всю глубину и беспощадность исторической и человеческой трагедии, пережитой в XX веке русским народом, роман «Тихий Дон» не погружает читателей в пучину мрака, но оставляет чувство надежды и света. И — другой аспект той же проблемы: при всей глубине осознания трагедийности революции, роман «Тихий Дон» не вызывает ощущения ее исторической бесперспективности, случайности, бессмысленности. Более того: трагедийный эпос о русской революции написан убежденным коммунистом, человеком, который принял революцию и всю жизнь служил ей. И в этом «Тихий Дон», явивший миру, казалось бы, самый «жестокий, поистине чудовищный лик революции» (В. Кожинов), принципиально отличен от книг, поставивших своей целью и задачей разоблачение революции.
Кожинов объясняет эту парадоксальную особенность «Тихого Дона» тем, что «совершающие страшные деяния главные герои “Тихого Дона” в конечном счете остаются людьми в полном смысле этого слова, людьми, способными совершать и бескорыстные, высокие, благородные поступки: дьявольское все-таки не побеждает в них Божеского»12.
Это — правда. Но, думается, не вся правда.
Стокгольм. 10 декабря 1965 г. Вручение автору «Тихого Дона» Нобелевской премии по литературе
Кожинов подходит ближе к разгадке главной тайны «Тихого Дона», когда, в качестве аналогии, параллельно приводит взгляд на революцию философа и мыслителя А. С. Долинина — исследователя творчества Достоевского, считавшего своими учителями Василия Розанова и Вячеслава Иванова. В 1957 году, после XX съезда партии, разоблачившего культ личности Сталина, одна из его учениц (впоследствии эмигрировавшая в США) сказала Долинину, что революция — «это был кошмар, ужас, кровь, насилие, несправедливость, страдания миллионов и торжество горсточки властолюбцев... Это было страшной ошибкой». Долинин «ушел, не простившись» и ответил ученице в письме так: «Меня до глубины души возмущают Ваши слова — “это было ошибкой” — о колоссальных потрясениях, которые захватили миллионы... видите ли, миллионы проливали кровь... совершали подвиги, голодали и верили... — и все это было ошибкой? Да? Стыд и позор Вам и всем Вашим друзьям, пустым и опустошенным, ибо они не чувствуют, что такое веление судеб»13.
Шолохов, как никто, ощущал историческое «веление судеб». По его убеждению, «народ хочет исполнения тех идеалов, ради которых он шел в революцию, вынес на своих плечах неимоверную тяжесть гражданской и самой тяжкой, Отечественной войны», но «нужно помнить о чистоте» этих идеалов. «Нужно помнить о бескорыстном и верном служении идее...»14 На его взгляд, ни беды и жестокости революции и Гражданской войны, ни испытания трагических 30-х годов не смогли вытравить в народе стремления к социальной справедливости и правдоискательству, понимания неотвратимости и величия русской революции, изменившей судьбы не только России, но и всего мира, предопределившей победу в Великой Отечественной войне, поставившей нашу страну в центр исторических событий эпохи.
И вместе с тем через всю свою жизнь М. А. Шолохов пронес свою боль, которая особенно сильно проявилась в его отношении к кровавым новочеркасским событиям 1962 г. Генерал-майор в отставке П. П. Фалынсков, уроженец станицы Казанской на Верхнем Дону, в прошлом — командир танкового полка в Новочеркасске, в январе 1966 года, четыре года спустя после этих событий, вместе с секретарем Вёшенского райкома КПСС побывал у М. А. Шолохова. М. А. Шолохов, вспоминает П. П. Фалынсков, принимавший участие в этих событиях, поинтересовался, как все это происходило. «Когда я попытался сделать кое-какие выводы в оправдание действий властей и армии, — пишет П. П. Фалынсков, — Шолохов прекратил беседу на эту тему такими словами: “Слишком много крови пролито на нашей многострадальной Родине, а спустя десятилетия после всех испытаний окропить кровью советских людей наши площади — это невиданное преступление верхов, оказавшихся неспособными воплощать в жизнь благородные, по своей сути и содержанию, идеи социализма”» (Фалынсков Павел Петрович. М. А. Шолохов и власть. Воспоминания. Личный архив Ф. Ф. Кузнецова).
Однако, тот раскол мира, который в своем безоглядном стремлении опередить время привнесла в жизнь людей революция, дал и свои страшные плоды. В преодолении этого раскола, в страстном и убежденном призыве к необходимости единения людей, — конечный смысл и пафос романа М. А. Шолохова «Тихий Дон». И в этом — завещание писателя, умевшего слышать «веление» исторических судеб.
В заключение вспомним еще раз о сомнениях А. И. Солженицына, высказанных им в предисловии к книге Д* «Стремя “Тихого Дона”», которое названо им «Невырванная тайна». Я бы уточнил: невырванная им, А. И. Солженицыным, тайна, и в самом деле хранившаяся за семью замками.
Обозначив свои сомнения — крайняя молодость автора, низкий уровень образования, «иногородность» его происхождения, отсутствие черновиков романа и «ошеломительный ход» написания первых трех книг «Тихого Дона», а также его художественную силу, достижимую «лишь после многих проб опытного мастера», А. И. Солженицын ставил перед читателями вопрос: «Тогда — несравненный гений?» Положительный ответ на этот вопрос, с точки зрения Солженицына, мог бы снять те разительные противоречия и глубокие сомнения, которые, в силу объективных и субъективных причин, возникали в отношении авторства «Тихого Дона». Ответ, с его точки зрения, маловероятный, ибо трудно было предположить, что в саманном курене под соломенной крышей, в глухом казачьем хуторе во глубине России явился миру художественный гений.