Я перелистал еще раз все, что лежало у меня на коленях, одобрил последовательность текстов и захлопнул папку. Людей было немного, ведь ехал я не в час пик, когда поезд битком набит школьниками и трудящимися. Ехать предстояло еще больше часа и без пересадки. Меня клонило в сон. В вагоне никто не разговаривал, и тишину нарушал только стук колес.
Я задремал и видел сон. Ритмичное постукивание колес сменилось на глубокий звук гонга, который зловещим образом что-то предвещал: так в фильмах этот звук предваряет приближение опасности или беды. Я поднялся по лестнице. Вышел в длинный коридор, конец которого терялся в полумраке. Где я? В гостинице, скорее всего… никого не видно, но медленный, предупреждающий стук нарастал и приближался… Я должен был поскорее убраться, но куда?..
Одни из пассажиров вышел в туалет, открыв и закрыв раздвижную дверь, ведущую в тамбур, и я со стоном проснулся. Ну да, всего лишь сон, судя по всему, мне не хотелось проводить предстоящую ночь в гостинице, это уж точно…
Выступление в южно-нидерландском портовом городке В. прошло примерно так, как я ожидал. До начала я поужинал в ресторане с несколькими членами сообщества; как обычно, по их приглашению. Не знаю, практикуется ли такое теперь. Это, конечно, приятно, но есть и минусы: за столом пьешь больше, чем необходимо, и на «дискуссию после выступления» пороху уже не хватает: шутки, которыми обычно обмениваются за столом, повторяются, удовольствия в этом мало, а все сомнения и размышления потом нехотя выносятся на публику.
И все же мое выступление увенчалось скромным успехом. В большом, строгом — fin de siecle[2] — салоне сообщества, полном зеленого плюша и позолоты, обнаружилась значительная явка: я насчитал сто сорок человек, помещение было большей частью заполнено. В основном, это были люди «зрелого» возраста, то есть мои ровесники или чуть старше, и, по всей видимости, элита города. («Блаженны пастор, доктор и судья, И мне по сердцу тройственность сия».)[3]
Аудитория, состоящая из людей зрелых лет, внимает очень вежливо, но «контакта с залом» достичь трудно, и порой только после выступления по различным замечаниям удается определить, как в действительности оценено предложенное.
Я окинул взглядом ряды, чтобы выбрать слушателя, которого легче всего будет рассмешить, но публика показалась мне очень серьезной — расшевелить их явно будет непросто. Как я уже отмечал, отсутствие молодежи бросалось в глаза. Хотя нет: слева, в конце четвертого ряда, сидела дама в темно-красном платье, которая — по крайней мере, издалека — казалась явно моложе меня. Я посмотрел на нее, и наши глаза встретились. И — но я мог это и нафантазировать — она чуть заметно улыбнулась и сразу же отвела взгляд. Насколько я мог определить с моего места — частично ее заслоняли сидящие впереди люди, — это была красивая женщина с откровенным и доброжелательным лицом. Я почувствовал, что лучше всего направить всю так называемую душевность на нее.
Как оказалось, я не ошибся: в ответ на первую же попытку добиться отклика зала, именно ее глаза, встретившись с моими, заблестели, и она действительно первой непринужденно засмеялась, втянув все окружение в нужный настрой. Я обрел уверенность и перестал кривляться, потому что получил столь желанную и необходимую выступающему власть над залом.
— А ты хорошая девочка, — пробормотал я довольно.
Судя по всему, дама была в одиночестве; во всяком случае, не поддерживала разговор с сидевшим рядом мужчиной, гораздо старше ее.
В перерыве я разгуливал по залу, пожимал руки и разрешил преподнести мне за счет правления бокал освежающего. И, стоя с ним в руке и разговаривая с председателем, я увидел, что дама с четвертого ряда, оказавшаяся неподалеку, посмотрела на меня и направилась к нам. Отчего-то ее приближение заставило мое сердце биться быстрее.
Дама подошла к нам, я отвесил легкий и вежливый поклон, а председатель, к моему удивлению, запросто приобнял ее за плечи:
— Это наш казначей. Вернее, казначейша. Можно сказать, она вас оплачивает: именно от нее вы получите свои кровненькие.
3
Цитата из стихотворения «Признание в любви» нидерландского поэта Яна Гресхофа (1888–1971) в переводе Н. Мальцевой.