— А как… Этого нет в книгах! Ты должен научить меня…
Я выключил звук, привалился к стенке и закрыл глаза. С этой немощью нужно разобраться. На меня будто надели суровую узду. Слабое колдовство ещё работает, а если что помощнее… Что интересно, каналы ядра и резерв позволяют творить и более сильное волшебство, но, чем оно сильнее, тем более неточным и рассредоточенным делает его уздечка. Опасно переходить на энергоёмкие плетения, не разобравшись с происходящим.
Что-то заслонило свет в дверном проёме. Головная боль по большей части прошла, так что я рискнул открыть глаза. Продавщица сладостей беззвучно спрашивает, не хотим ли мы чего. Прыгучие шоколадки и всевкусные блевалки. Мыльные пастилки и взрывающиеся жевалки. Тыквенные печенья и лакричные палочки… Юным магам что, потенции не хватает?
Я уж было хотел проигнорировать выездную торговлю, но внезапно зацепился глазом за нижнюю полку… И достал наличность.
Заплатив всего сикль за пакетик совиного печенья, я немедленно откусил одно на пробу. Торговка в ужасе открыла рот.
— Мальчик, это для сов, а не для людей!
Прекрасный замес и свежая выпечка. Игнорируя призывы выплюнуть гадость, я выкупил весь оставшийся десяток пакетов.
У моих попутчиков кондитерский ассортимент энтузиазма не вызвал. Гермиона была дочерью стоматологов, а у Гринграсс и Лонгботтома имелась еда из дома.
Ещё из двух ложек я сделал себе кружку-термос. Материал тает буквально на глазах. Наполнив кружку водой, нагрел её и бросил щепотку чая. Накрыл дощечкой и поставил настаиваться на стол. Сам неспешно принялся за печенье.
Реакция окружающих на мою еду была разной. Лонгботтом впал в ступор. Гринграсс с интересом покосилась, но ничего не сказала. Грэйнджер вообще не заметила ничего необычного.
— Это правда? — в проёме показалась тройка будущих слизеринцев: Малфой, Крэбб и Гойл. — Во всём поезде говорят, что в этом купе едет Гарри Поттер. Значит, это ты, верно?
Я молча уставился на них. Юный мажор и две шестёрки. Почему так? Что могло поменяться настолько сильно, что низвело трёх нормальных молодых аристократов к такому состоянию?
Что ж. От ответа меня не убудет. Я спокойно кивнул. Знать бы ещё, как меня на самом деле здесь зовут, а не согласно местным детским сказкам.
— Это Крэбб и Гойл, — представил спутников Малфой. — А я — Малфой. Драко Малфой.
В коридоре громко фыркнули.
— Тебе кажется смешными моё имя? — презрение обернувшегося на звук Малфоя можно было намазывать на хлеб. — Можешь не представляться. Залатанная мантия, бесформенный свитер и рыжая шевелюра. Типичный представитель фамилии Уизли. Семейства, которое имеет больше детей, чем может себе позволить.
Печально. *Тот* Драко выбрал бы аргументы тоньше и умнее. Дело не в презрении к одежде, хотя сам Драко пока не заработал ни кната к своим бриллиантам. Просто я не слышал, чтобы у Малфоя были братья или сёстры.
Если он — один в семье, то лучше бы ему не вспоминать, кто и сколько может позволить себе детей.
Пока шла перепалка, я покосился на Гринграсс. Дафна смотрела в книгу и чему-то загадочно улыбалась.
Что ж, можно сделать предварительный вывод. Этот Драко или глупее, или менее искусен в словесных баталиях. А вот чему, интересно, так улыбается Гринграсс? Глупость Драко — не настолько существенный повод для улыбки Снежной Королевы.
Между тем Его Мажористость вновь обратил на меня своё благосклонное внимание.
— Ты недавно в магическом мире, Поттер. Скоро ты узнаешь, что в Волшебной Британии есть несколько семей, которые куда круче всех остальных. Одиночки прозябают, а выбравшие неправильную сторону отправляются в могилу или… кончают ещё хуже, — Драко мрачно покосился на Лонгботтома, потом вздёрнул подбородок и протянул мне ладонь. — Вступай под мою руку, Поттер. Я помогу тебе во всём разобраться.
Это какой-то фарс. Если Люциус Малфой слывёт прекрасным переговорщиком, матёрым интриганом и успешным деловым человеком, то на Драко природа демонстративно отдохнула. Настолько мощно слить любую потенциальную возможность для заключения союза…
Впрочем, прилюдно опускать Малфоя, отказываясь от высочайшей милости стать его шестёркой, тоже чревато. Хотя именно Драко и загнал себя в настолько глубокую переговорную задницу, что любой, даже самый вежливый отказ теперь невозможно трактовать иначе, как публичное оскорбление. Ну так для того и существует эзопов язык дипломатической речи!