Возле светлых окон избы Мастаковых издали заметили ребята какое-то движение. Стало быть, зеваки появились. А между ними сподручнее разведку вести — не столь заметно. Но зеваками-то оказались в большинстве ребятишки, подростки, девчонок несколько — народ, да не тот. Да ладно уж, хоть они есть.
По палисаднику подобрались к окну горничному. Занавесочки висят на нем белые, но половинки их разошлись, и, если близко подойти, почти всю горницу разглядеть можно. Какой-то малец вцепился в наличник, подтянулся чуток и любуется свадьбой. Шугнул его Степка по шапке и столкнул с узкой завалинки.
— Ну ты, Степа! — обиделся малец. — А еще — братик.
— Федька! Ну, не серчай. Не шибко же я тебя.
Заглянул в окно Степка: сидят сваты, раскраснелись. Наверно, о приданом рядятся. А жениха-то с невестой не видать.
— Зайдем-ка с другой стороны, Ваня.
Подались через двор и встретили целый табунок девок. И среди них — Нюрка Рослова. Сцапал ее Степка, отвел в сторону, спросил тихонько:
— Невесту видела?
— Да вон они в той маленькой горенке сидят. Вся уреванная она. Колька-то все поцеловать ее хочет, а она не дается.
— Как ты думаешь, не хочет она замуж за Кольку итить?
— Ну, конечно! Вся вон слезами залитая, аж распухла. Жалко мне ее!
— Нюра, Нюр, ты бы придумала чего-нибудь, чтобы вызвать ее незаметно хоть в сенцы на минутку.
— Пойду да скажу, что подружки зовут.
— Ну и лады! Только гляди, чтобы жених за ей не потянулся.
— Не маленькая, понимаю. Становись в сенцах за дверь. Туда я тебе ее и доставлю.
Нырнули они в темные сенцы. Степка за дверью притаился. Ждать совсем недолго пришлось, чуточку в темноте освоился. Распахнулась дверь — и вот она, Кланька, горячая, трепетная, обожгла Степку:
— Ой, подруженьки! Несчастная я, хоть руки на себя наложить впору!
— Да ладно тебе про руки-то! — зашептал Степка и сам облапил невесту.
— Ой, кто тута? — попятилась она от него.
— Тише! Я это, Степка.
— Чего тебе?
— За Тимофея Рушникова пойдешь?
— По-о… по-ошла бы…
— Пойдешь, я тебя спрашиваю?
— Пойду!
— Как сваты уйдут, выходи на зады — сразу под венец в Бродовскую полетим!
— Да черт их выпроводит! Они до утра, небось, проколготятся тут. И Колька ночевать собирается у нас.
— Э-э, Кольку-то убрать надоть! Это уж твоя забота.
— Ну, вот чего, — решилась на что-то Кланя и потянула Степку за рукав к двери чулана. — Тута вот все мое приданое. Вы его стаскайте пока на зады или увезите, а то тятя ни за что не отдаст потом.
— Лады́. Уходи, а то хватится жених, искать еще пойдет… Э-э, стой, погоди! А братцев твоих, Ипата с Назаром, чегой-то не видать за столом?
— В городу они. Про свадьбу им и не сказывали, чтоб лишнего шуму тут не было.
Юркнула Кланя в избу. А Степка ощупал тут по-хозяйски все вещи да еще две полнехоньких четверти с самогонкой обнаружил — тоже штука необходимая в свадебном деле. У Тимки-то ничего такого и в помине нет. После того во двор к Ваньке вышел — распорядиться.
И Нюрка тут же мелется. Не зря она в опаре когда-то крестилась: такая же осталась бойкая да сметливая. Без лишних вопросов обо всем догадалась и готова была служить новому делу беззаветно. Вовремя сообразил Степка, что услуги этой девчонки пригодятся, потому к ней и обратился:
— Нюра, Нюр, мы сичас отлучимся ненадолго, а ты как-нибудь незаметно вымани всех из двора да вороты на засов запри. Потом на зады выйдешь и там подождешь нас.
— Слышь, Степа, а враз да Ипат с Назаркой дознаются об нашем деле, — сказал Ванька уже за воротами, — беды не миновать!
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Не трусь, в городу они, — успокоил друга Степка. — Дуй давай к Тимофею, подымай его да подъезжайте с задов за приданым на его лошади. А как скажешь, что Кланя сама согласилась бежать за его, дак на крыльях он полетит сюда к ей.
— А ты куда?
— К Васе нашему, лошадь попросить. Не на Тимкиной же кляче под венец-то ехать.
У спуска на плотину разбежались они.
Словно за все минувшие муки, за раны тяжкие, за горькую, столь долгую разлуку май семнадцатого года, неспокойный и настороженный для миллионов людей, для Василия Рослова и Катерины засветил красным солнышком, прокатился медовым месяцем. Июнь тоже плыл, как в хорошем, приятном сне.
Натосковались они по родной крестьянской жизни, оттого и работали всласть, и все еще будто не верилось, что не надо ни от кого прятаться. До Палкиных в Бродовскую весть о Катерине донеслась на другой же день после свадьбы. Но ни Захар Иванович, ни Лавруха с фронта еще не вернулись, а Кузька, муженек бывший, не посмел и голоса подать.