Сам Иван Федорович приглядывался к сыну исподволь. То видел в нем упрямую, молчаливую непокорность, то казалось, что сын вполне смирился со своим положением, одумался, работает как вол и глупостей никаких не допускает. В такие минуты даже в его железном сердце мягким вьюном шевелилась жалость, потому начинал он задумываться о будущем сына.
И уж кому из них первому взбрело — Ивану ли Федоровичу, или Берте, — но единодушно решили оба, что самое великое благо сделают они для сына, если женят его. Как-то за ужином, еще в середине апреля, кажется, Иван Федорович спросил бодренько:
— Ну как, невесту не приглядел еще себе, Николай?
— Нет, — отчужденно буркнул Колька, толкая в рот ложку. Ему и в голову не пришло, что вопрос этот вовсе не праздный, а многое за ним значится.
— А Кланю Ивана Корниловича Мастакова ты знаешь? — подхватила начатый разговор Берта.
— Знаю.
— Девка она красивая, работящая, из хорошей семьи, — продолжил Иван Федорович. — Она — Ивановна, ты — Иванович, будете, как брат с сестрой…
— Чем не невеста тебе? Такая видная девушка! — нетерпеливо перебила его Берта.
«Спелись уже, черти старые, — зло подумал Колька. — Видать, и вправду женить надумали». Не мог предвидеть он столь крутого поворота в жизни. Кланьку-то знал и не раз на нее откровенно заглядывался.
— Так что же ты молчишь? — наступала мать — Должны же мы знать, чего ты хочешь!
— Да ничего уж я не хочу!
— Как это так? — построжал Иван Федорович. — Мы пошлем сватов, а ты скажешь: «Не хочу жениться!» Для чего же нам позориться перед народом и девку позорить?
— Ну и посылайте, коли надумали…
— Так согласен ли ты? — добивалась мать. — Ты так отвечаешь, будто тебе все равно.
— А мне и так все равно, — сердито рыкнул Колька и вышел из-за стола, не закончив ужина и потянувшись в карман пиджака, висевшего на стенке, за куревом. Курил он уже открыто. — Согласен!
Родители переглянулись недоуменно. Однако лица их тут же засветились, поскольку стало ясно, что план с женитьбой удается. Так они надеялись привязать сына к хозяйству и постепенно переделать его из работника в настоящего владельца, способного с прибылью вести дело, поставленное отцом.
Нажимать излишне и торопиться не стали, давая сыну опомниться, привыкнуть к мысли о новом своем положении. К тому же сев надо было закончить, освободиться от срочных работ. Потому лишь во второй половине мая, прежде чем настраивать самогонный аппарат, решили заслать сватов к невесте и выяснить отношение ее родителей к столь важному шагу.
Да где же их взять, сватов-то? Жили Кестеры обособленно, никого к себе близко не подпускали, тогда как почти все другие семьи в хуторе были переплетены немыслимо мудреной вязью сватовства, кумовства и прочими родственными узами. К тому же лишь в начале войны, испугавшись правительственного закона о лишении немцев земли в России, Кестер принял православную веру, но в церкви бывали они с Бертой редко и неохотно, ни свадебные, ни похоронные обряды пока не касались их.
Да ведь сказывают: по какой реке плыть, ту и воду пить. Как ни верти, а с чего-то же начинать придется. Долгий совет состоялся у Ивана Федоровича с Бертой, перебрали всех баб хуторских, но лучшей свахи, чем бабка Пигаска, не нашли. Если согласится она, конечно.
Сходила к ней под вечерок Берта, чем немало удивила хуторских обывателей, поскольку для выхода в хутор всегда принаряживалась она, надевала серьги и кольца, красила губы, румянилась и непременно брала с собою зонтик в любую погоду. А пройти-то надо было полхутора по своей стороне, по плотине выбраться на другую, миновать дворы Рослова Макара и Кирилла Дуранова, после того и бабкиного балагана достигнешь. Потому видели ее многие хуторяне, и всякий задавал себе вопрос: с какой это стати немка к старухе шастала, что за дела у нее там?
Пигаска согласилась без лишнего упрямства, но и не безвозмездно, разумеется. Не откладывая дела в долгий ящик, собралась она шустренько. Да ей и собираться-то нечего: умылась, конечно, кофту да платок почище надела — вот и все сборы. Пока дед ее, Куличок, табун хуторской пригонит да отужинает, у кого по очереди придется, Пигаска будет дома.
В просторной избе у Мастаковых — у Чулка, стало быть, — появилась она с громом, словно предупреждая о своем явлении: ковшик медный в сенцах уронила с кадки нарочно, ведро цинковое ногой двинула. Но избяную дверь отворила смиренно и, переступив порог, перекрестилась на образа, попутно на потолок поглядела и матку приметила.