— Дак вот как бесплатно-то угощают, Гриша, — сказал Василий, указывая на дикую свалку в дверях. Они стояли внутри двора у забора, никому не мешая.
По двору и за оградой носились молодые и не очень молодые мужчины и подбивали нерешительных, стоящих вокруг зевак.
— Это николаевское наследство! Берите, граждане!
— Берите, граждане, даром! Это наше достояние!
— Все равно склад надо уничтожать, берите, граждане, своими руками!
Крикуны сами в склад не лезли, а шныряли между наблюдателями, возбуждая в них алчность.
— Гляди, гляди, Вася! — закричал Григорий, указывая к дверям. — Вон наш Демид Бондарь посудину волокет!
— Вот тебе и Тютя! Он ведь и не пьяный, кажись, — удивился Василий.
Нет, Демид Бондарь был трезвехонек. Вместе с каким-то незнакомым мужиком они выбрались из дверей с громадной бутылью, ведра на три, в корзинной оплетке и с ручками.
В ворота вошел кум Гаврюха — грязный, в разорванной на плече рубахе — и направился к дверям.
— Дядь Гаврил, погоди! — крикнул Григорий.
— Чего годить, лети-мать! — качаясь, притормозил Гаврюха. — Его там хоть и море цельное, а все равно ведь выпьют! А вы-то чего же стоите, слюни распустили? Ждете, когда поднесут вам?
— Да мы уж выпили, — засмеялся Василий, — и тебе бы хватит.
— Ничего не хватит, лети-мать! Отца-то свого видал, Гришка?
— А где он?
— Да вместе мы внутрях тама были, небось и теперь, у бочки сидит.
Ребята значительно переглянулись, а кум Гаврюха двинул своим путем. Из дверей свалки навстречу ему выскочила растрепанная молодая баба с крынкой в руках. Гаврюха кинулся к ней, пытаясь вырвать у нее посудину, из которой плескалась вожделенная жидкость. Баба удержала крынку, но, поскольку Гаврюха охватил бабу своими трехаршинными граблями и приподнял, задрав сзади юбку, она выплеснула из крынки содержимое в его длинную, лошадиную морду, разбила крынкой висок и, почувствовав ослабление, вырвалась, да еще успела обругать, потом убежала.
— Слышь, Вася, а ведь придется туда заглянуть. Погибнет отец, ежели там он.
— Придется, — согласился Василий, — во имя спасения раба божия Леонтия. Слабинка-то у его к этому добру великая, а силенок маловато.
Гаврюха тем временем пытался проникнуть в склад. Но, поскольку его здорово раскачивало, а люди возле дверей клубились, как пчелы возле летка в погожий день, то ничего у него не получалось. Отошел к окну, выломил кусок рамы и снова двинулся на прорыв. Не успел Григорий, подбежав сзади, выхватить палку, а Гаврюха лупанул ею какого-то мужика. Тот устоял. Палку-то вырвал да и хряпнул по голове налетчику — свалился Гаврюха.
Оттащили его ребята в сторону. А в проходе лежала какая-то баба с завернутым на голове подолом. Наискосок через нее — бесчувственный мужик. И тут еще двое валялись. Кто перешагивал, а кто прямо на них и ступал. Пришлось расчистить проход. Под ногами не то вино красное, не то кровь, стекло хрустит.
— Пособите кто-нибудь! — кричал Василий. — Что же вы совсем, что ль, обезумели?!
Но его никто не слышал.
Внутри было еще страшнее. Там пили по-всякому, пытались наливать в свои посудины. Рекой лилось белое и красное под ноги. Стеклянные четверти к тому времени, видать, растащили, побили и выпили. Теперь, как шмели, жужжали и кружились возле бочек. Из дальнего угла резко шибануло в нос денатуратом. Всюду в закоулках валялись люди. Живые они или погибли — никому до того дела нет.
Леонтия нашли они под пустой бочкой. На спине он лежал. А неподалеку возился, как жук в назьме, Филипп Мослов. Он скребся руками, пытаясь выбраться из винной лужи и то и дело тыкался в нее носом.
Пока вытащили их на полянку да склали рядком с Гаврюхой, и сами стали похожими на некрасивую эту публику — измазались, промокли. Василий, хватившись, отстегнул свои награды и сунул в карман, чтоб не позориться.
— Ну, брат, такого и на фронте повидать не доводилось! — сказал он, рукавом вытирая со лба пот. — Давай, Гриша, лети за подводой, покараулю я их, да хоть обсохнут чуток после купания.
— А если б на фронте напоить людей до такой точки, чего б там было? — ужаснулся Григорий. — Давай, Вася, закурим сперва. Мутит со всего этого.
Солнце давно перевалило полуденную точку и падало к закату, но было еще жарко. К тому же в воздухе висело омерзительное марево смешанных испарений пролитого вина, водки, спирта.
В этом же квартале переулка Васильевского стоял универсальный магазин купца Валеева. В нем тоже разбили окна, и черносотенные агитаторы, неутомимо продолжавшие свое дело, звали туда обезумевших людей, но, кажется, никто не пошел.