— А ведь умно говорит баба Ядвига, — поддержал ее дядька Ерема. — Дело нехитрое — голову-то под пулю подставить.
— Это что ж, выходит, как в той сказочке, — возразил Григорий, бросив очищенный патрон в ранец, — и от баушки ушел, и от дедушки ушел…
— Вот и не уходить бы вам от старых, — не дослушала его Ядвига.
— Да не про то я, — продолжал свою мысль Григорий, принимаясь за следующий патрон. — И от смерти мы ушли, и от немецкого плена ушли, и в лазарет не попали… Дак и где ж мы теперь числимся-то?
— В дезертирах, ежели по совести, — глухо отозвался Василий.
— Х-хе! — коротко хохотнул Ерема. — Были б вы дезертирами, когда бы не подобрал вас Донат в том окопе…
— Да не привез бы сюда дядька Ерема, да не взяла б в свои золотые руки баушка Ядвига, — заторопился с опровержением своих же слов Василий, пробуя, как идет в патронник очищенный патрон. — Захватили б крюком похоронники, хоть и живых еще чуток, и — в ямку. Вовек никому б не сыскать, куда подевались ребята.
— Вот-вот, — подхватил Ерема, — тогда б вы попали в настоящие дезертиры.
— Все-то оно так, да ведь неловко ж здоровым ребятам от чужих и от своих прятаться, — гнул свое Василий. — Выходит, что мы, живые, за мертвыми прячемся и сами под мертвых вроде бы работаем.
— Да уж делайте, как надумали, — тяжко вздохнула Ядвига. — Того, что богом загадано, не обойдешь, не объедешь.
Не так и не о том говорили бы эти люди, знай они о себе хоть на полсуток вперед.
— Слышь, Вася, а ведь итить-то придется нам больше в ночное время и, должно быть, не по дороге, — заговорил Григорий, приняв бабкины слова за окончательное согласие. — Как бы с путя не сбиться.
Василий поднялся, оглядывая небо, отошел на дальний край полянки перед домом и поманил к себе Григория.
— Вон видишь семь звезд ярких? Ежели все их чертой соединить, ковшик выходит. Видишь?
— Ну.
— Вот по крайнему обрезу того ковша веди кверху линию и отсчитывай пять расстояниев, как между этими крайними звездочками. А тут опять попали мы на яркую звездочку. Нашел? Там вроде бы еще маленький ковшичек…
— Ну.
— Вот это и есть Полярная звезда. Завсегда она север показывает. Понял? Ковшик этот может крутиться и так и этак, а звезда завсегда на своем месте стоит — прямо на север кажет. Стало быть, левым плечом к ей становись и точно на восход пойдешь.
Василий четко, по-строевому повернулся направо и сделал несколько шагов на восток. Потом вернулся к патронам и сел на прежнее место. А Григорий, проверяя себя, еще раз повторил весь урок и с восторгом спросил: — Эт где ж ты премудрости эдакой обучилси?
— На действительной службе.
— Солдату без такой науки нельзя, — сказал Ерема. — А тебя-то чего ж не обучили?
— Да нам не до звездочков было, — невесело усмехнулся Григорий, принимаясь опять за патроны. — Винтовку вон заряжать научили, да как штыком колоть показали — вот и вся наука. А посля вот Василий… доучивал… А!.. А!.. — Схватился он за голову.
— Опять загудело?
— Опять…
— Ну, брат, и звонкий же котелок тебе достался, — тоскливо пошутил Василий. — Один разок немец по ему тукнул — девять месяцев гудит.
— Вот оно, ваше здоровье, — возмутилась бабка, вскочив с крыльца, и подхватывая Григория под руку. — Ходи, сынок, ходи до хаты да спать ложись. — И, обернувшись к Василию, укоризненно добавила, словно выговаривая ему за провинность: — А ну, как такое дорогой станется, загинет хлопчонок. Да и сам ты далеко не ускачешь.
Григорий свалился на топчан одетый, и Василий стаскивал с него сапоги уже с сонного. Ремень снял, пуговицы на гимнастерке расстегнул. Прикрыл своим одеялом. Укладываясь спать, чувствовал себя пришибленным, виноватым. Да и перед стариками совесть постоянно грызет, хоть и в самом деле плюнуть на все да и остаться тут до конца войны, сколько бы она ни длилась.
Предсказание дядьки Еремы сбылось в точности. Проснувшись поутру, Василий обнаружил, что на улице идет дождь, и словно глазам своим не веря, подошел к окну, постоял, глядя на крошечные лужицы возле крыльца, то и дело пробиваемые мелкими каплями, прислушался к ровному шуму дождя и снова завалился в постель.
Неторопливый, ровный дождичек казался по-осеннему затяжным, но Василий хорошо знал крестьянскую примету: ранний гость — до обеда, потому, засыпая, не терял надежды покосить хоть во второй половине дня. Григорий спал беспробудно, и тревожить его не стоило. После приступа всегда требовалось ему отоспаться.