Немцы появились в восьмом часу. И сколько их там пришло, из окна не видать. Но, как заслышала Ядвига топот кованых сапог, сжалась, словно желая тут же исчезнуть, еще больше почернела. Заколотило ее, лихорадочным ознобом всю ободрало. С места не двинулась. Тут и застали ее офицер с переводчиком. Другие солдаты, что шли сюда с офицером, — человек десять их было — остались шнырять во дворе и в огороде.
— Где твой лесник, матка? — спросил переводчик, входя первым и обшаривая взглядом комнату.
Офицер, осмотрев кухню, зашел в комнату и остановился на том месте, где недавно стоял топчан Василия. Бабка повернулась на стуле к нему лицом.
— Так где же лесник? — повторил переводчик свой вопрос. — Он здесь живет?
— Нет, — робко молвила Ядвига.
— А здесь, кто спит? — указал на топчан Григория.
— Мой дед спал… Он давно умер.
— А кто же немецких солдат побил, ты видела?
— Я не выходила из хаты… там страшная стрельба была… Я всю ночь не спала…
Выслушав перевод, офицер приблизился к окну, позаглядывал в него так и этак и, убедившись, что отсюда действительно ни пруд, ни берег, ни избушка не просматриваются сквозь густую листву, коротко сказал что-то и направился к выходу, поманив за собою переводчика.
С трудом отделившись от стула, потянулась за ними и бабка. На улице офицер несколько раз прошелся перед домиком по полянке, словно обнюхивая ее. А переводчик снова обратился к Ядвиге, сиротливо стоявшей у крыльца.
— Натерпелась ты страху, матка, — сказал, он, криво усмехнувшись, — но теперь тебе не будет скучно: много молодых людей здесь оставляем.
— А когда б твоя мать оказалась на моем месте, чего ж бы она делала?! — обиделась Ядвига.
Офицер позвал всех солдат со двора, и они направились восвояси.
— Моя матка умерла бы со страху, — бросил на ходу переводчик. — Да и тебе, наверно, придется постирать бельишко.
— Не твое то дело, — грубо оборвала его бабка и двинулась за солдатами. — Стыдно молодому смеяться над старым человеком!
Но прошла она за ними лишь до конца тропинки и отстала, увидев на дальнем конце площадки, возле крайних сосен, бугры вывернутой красной глины. Там немцы, засучив рукава, копали большую могилу. А другие перетаскивали к ней убитых.
Воротилась Ядвига к своему опустевшему, неприютному домику, но делать ничего не могла. Из головы не уходили слова переводчика о том, что здесь останется много молодых людей. Присела на крылечко и стала соображать: либо имел он в виду, что похороненные тут останутся, либо новая команда жить будет. Ведь первые-то зачем-то ж приходили. А для чего убили они Ерему? Подозревали в чем или так, из озорства?
Много разных вопросов теснилось в бабкином уме. Просидела она тут не один час и, уронив голову на подставленные руки, задремала.
Проснулась от грохнувшего за прудом винтовочного залпа и не вдруг сообразила, что это заканчиваются похороны. А через час вся команда ушла, но не обратно в деревню, а по еле заметной дороге за дальний конец пруда.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Каждый секундный размах маятника часов, подсчитали экономисты, стоит Англии 66 фунтов стерлингов (около 1000 руб.), час войны обходится 3 600 000 руб., а сутки — 86 400 000 руб. Это для Англии. А сколько для России, для Франции, Германии, Турции и прочих. Сколько же стоила в с я война? А ведь ценности, сжигаемые в этом пожаре, созданы теми же руками, что держат теперь винтовку…
О, если б хоть половина всех несчастных вдруг осознала свою роль в наполнении денежных мешков, она бы всю свою ненависть обрушила не на окопного врага, а на владельцев миллиардов и миллионов!
Горячий воздух, пропитанный неумолимым солнцем, затаенно висел над притихшей землей. Далеко где-то, за синеющей полосой соснового перелеска, за пустым полем, неровно перепаханным снарядами, за болотом и маленькой речкой, не раз переходившей из рук в руки, глухо и лениво рокотал артиллерийский гром, словно предвещал настоящую грозу.
А настоящей грозы давно не было ни в природе, ни на фронте. Осатанело бесконечное сидение в окопах. Все реже случались вылазки, но ежедневно и методично работала артиллерия, и казалось, что какое-то страшное чудище неустанно скрежещет зубами, принимая кровавую пищу точно по заведенному распорядку.
Тимофей Рушников, тот самый Тимка, что летом девятого года приведен был матерью в хутор Лебедевский, весною шестнадцатого мобилизован. Прямо с поля взяли, где с матерью вместе работал. В Троицке прошел первичную подготовку в двенадцатой маршевой роте. Всего три недели их поучили, да первая-то неделька ушла на зубрежку титулов и званий всего царского сословия. А потом — на фронт, под Ригу.