— Ну, знаете! — взъерошился прапорщик, повысив голос. — Как это можно сравнивать состоятельных, образованных людей с этим дерьмом?!
— Вот что, Лобов! — Круто повернувшись, Малов остановился и, снизив голос до свистящего шепота, продолжил: — На этом дерьме, как вы выражаетесь, весь фронт держится! Попробуйте представить себе пустыми вот эти окопы. А еще лучше и для большей ясности вообразите, что все штыки из солдатских землянок могут повернуться в нашу с вами сторону. Вот чем вы тогда почувствуете себя?.. А теперь ступайте спать, не задавайте мне больше детских вопросов и не заводите этого разговора до тех пор, пока не изобретете способа изменить положение в России и на фронте. Над этим думают очень многие, но пока безуспешно. Все. Идите!
Почувствовав резкий, приказной тон, Лобов, как осаженная жесткими удилами, лошадка, переступил с ноги на ногу, повернулся «кругом» и быстро зашагал обратно.
Будучи от природы уравновешенным, сдержанным, теперь Малов кипел. Хорошо, что поблизости в траншее никого не было и никто не видел побледневшего, разъяренного поручика. Встряхнувшись и сделав несколько глубоких вдохов повлажневшего холодного воздуха, он успокоился. Постоял еще минуту-другую и тихонько пошел к себе в землянку.
«Как же разобраться в этом? Как понять, — думал на ходу Малов, — как отыскать ту грань, за которой человек превращается из человека в совершенно безнравственное быдло?! Ведь вокруг столько безграмотных, темных, забитых людей, а как они умеют заботиться друг о друге, как пекутся о раненых! Не задумываясь, жертвуют они, если надо, и отдыхом, и пищей — чем угодно, порою самой жизнью… Грубоватыми кажутся они, но, в сущности, доброте их, терпению конца нет. — Но тут он обопнулся мысленно и поправил себя: — Да, терпению-то, кажется, и приходит конец… А тут образованный, «благовоспитанный» звереныш, считая себя человеком высшей хартии, не желает знать ничего, кроме насилия, кроме обыкновенной палки… Так в какой же все-таки момент, где, как зарождается настоящий человек или такое вот безнравственное животное?»
Два Георгиевских креста на груди у поручика. Это дает ему право свободно держаться с графским отпрыском. Но все равно хлопот с ним прибыло… Совсем не то, что с прежним взводным, подпоручиком Семеновым. С ним понимали они друг друга с полуслова. Погиб в разведке. Из под самого носа у немцев выхватили его солдаты еще живого. На обратной дороге скончался. После похорон Алексей Малов написал старушке матери о кончине сына. Ужасно такое письмо сочинять — легче в любую разведку сходить. Тем более, что и у самого Алексея, кроме престарелой матери да невесты, никого нет.
Шагов за тридцать до своей землянки вспомнил о целой пачке непросмотренных тыловых газет и заторопился. Завертелись в памяти названия партий: кадеты, эсэры, большевики, меньшевики, анархисты… Надо же непременно знать, что творится в России. Правда, не всему верить можно, что пишут в газетах, но к тому времени Алексей научился вылавливать кое-что и между строк.
Малов давно разглядел влияние Петренко на солдат и догадывался об истинной его роли в армии, но не только преследовать не пытался, а даже незаметно способствовал ему, позволяя часто отлучаться из расположения команды.
Окопное сидение давно всем осатанело. Даже при сносной погоде тупеют люди от невыносимого однообразия. А тут целую неделю ненастье хмурилось, ленивые дождички перепадали — затяжные и тоскливые, как похоронное шествие. Но в последние три дня снова погода установилась благодатная. Солнышко обласкало сиротливых солдатушек. Везде тропинки сухие протоптались…
Обедали на мелкотравной полянке, недалеко от кухни. Лень от безделья, будто тягучей, мягкой смолой, обволакивала всех, связывала движения, пеленала и убаюкивала. Разведчики до того обленились, что даже на обед порою ходили не строем, а тащились один по одному.
Паша Федяев, пробираясь между сидящими на траве солдатами других команд, издали увидел своих и, подходя, запричитал:
— Где каша, там и наши… Где кисель, тут и сел… Где пирог, тут и лег…
Он подсел к Григорию Шлыкову, скрестив согнутые ноги, и, достав из-за голенища деревянную ложку, обтер ее заскорузлыми пальцами, дунул на нее для порядка, потом сунул в котелок со щами. Но, заметив отсутствие Петренко, спросил:
— А командир-то наш где же?
— Да ведь у его ни киселей, ни пирогов не было, — ответил Григорий. — Съел щи да кашу и отбыл. Не встрелся он тебе дорогой?