Неуемно плескавшийся в душе Василия восторг постепенно улегся в свои берега, как та речка, по которой он плавал к мосту. Наградили его накануне Нового года, а теперь уж январь семнадцатого на вторую половину перевалил. Дни часто выдавались яркие, с морозцем, но все равно выглядели тоскливыми и нудными. И казалось порою, что вся эта трепетная радость и посулы несбыточные пригрезились во сне.
Тогда Василий лез под подушку рукою и щупал там серебряный крест, убедившись, что все это наяву было, только дождаться срока надо. Заодно, словно святыни, касался кожаного мешочка с огнивом покойного башкирца. Ведь оно спасло его под мостом. А потом, лежа в постели, гладил под рубахой нательный крест деда Михайлы. Поменялись они тогда крестами, как дед благословил внука «на подвиг ратный».
Не верил он в бога, попов недолюбливал, а вот к вещам этим испытывал прямо-таки суеверное почтение…
— Рослов, на выход! — приоткрыв дверь, позвала сестра милосердия.
— Гришка, небось, опять приволокся, — вслух подумал Василий и поднялся с постели.
У окна в вестибюле его действительно поджидал Григорий. Прибегал он часто, но на этот раз явился, видать, с чем-то особенным: так, и светились его глаза внутренним сиянием.
— Во сне чего ноничка видал? — спросил он, расплывшись в улыбке.
— Дома всякую ночь бываю, в хуторе, — позевывая, ответил Василий. — А то уж и во сне родные перестали сниться.
— То-то вот и есть, что — дома!
Григорий шагнул к входной двери и стукнул по ней два раза — дверь, отворилась, и у Василия словно бы язык отнялся. Вошедший солдат улыбался, на ходу разглаживая пшеничные усы. Обнялись крепко, расцеловались. Ойкнул Василий, оттого что рана была ненароком задета, спросил с придыханием:
— Да откудова ж ты взялся-то, дядь Макар?
— Про все враз и не скажешь. — Макар привычно полез в карман за кисетом, но притормозил, предварительно спросив: — Курить-то дозволено тут?
— Кури. Дай-ка и я подымлю за компанию… Мы по этой нужде сюда же выходим… Дак из дому-то когда все ж таки отбыл?
— В октябре, по первому снежку… А вам с Гришей, сказывают, домой дорожка выпадает?
— Да уж больно нескоро выпадает-то, — вмешался Григорий.
— Недельки две-три сулит мне доктор. Опасается он, что антонов огонь опять воротиться может. А докторов-то в дороге нет, да и другая бабка Ядвига едва ли когда встренется.
— Сказывал мне Григорий про ту бабку — святая, знать, старуха.
— Дак чего ж ты ехал-то долго так, дядь Макар? — допытывался Василий.
— По нонешним дорогам не враз ускочишь. Воинский эшелон и тот поближе к фронту через великую силу пробивается… А на одном перегоне верст двести пешком перли… Вам ехать-то ведь как попало придется, а на буферах и здоровый хворь наживет. Встречались нам такие ездоки… Ну и… повоевать маленечко успел.
— Где?
— Да тут, недалечко от вас, в семнадцатом Сибирском полку. В разведкоманде там был.
— А сюда-то как попал ты?
— Расформировали нас, — вздохнув тяжело, полушепотом ответил Макар.
— Ну и где ж ты теперь?
— Да у нас в отделении! — не выдержал Григорий. — Не понял ты, что ль?
— Вот как! — удивился Василий. — А еще сказывают — бога нет. Как же без его могло тут обойтиться!
— Да оно, може, без его и обошлось, — хитровато прищурился Макар, сдвинув на лоб солдатскую папаху. — С Урала, видать, серую скотинку большинство в эти края гонют. А тута поручик ваш как углядел в списке Рослова, так и присвоил сразу. Спрашивать стал да про тебя сказывать. А я узрел такое его расположение, еще и дружка за собой приволок, Андрона Михеева. С первого дня, с Троицка, вместе мы с им.
— И как тебе командир наш показался? Пригляделся ты к ему?
— Да с этим-то можно, кажись, тянуть службу. А вот взводный у вас — не то перепужанный, не то бешеный (того и гляди, укусит), либо́ круглый дурак. Он же мине чуть не пристрелил запрошлой но́чей!
— Да ну! Чего так?
— Оглядеться мы не успели с Андроном, едва порог землянки вашей переступили, а тут группа набирается за языком — часть у немцев-то сменилась тут против нас, — ну, он в мине и ткнул пальцем. В деле новичка проверить надумал. Я стал просить, чтобы Михеева в группу взял, дак он рявкнул и говорить запретил. А там но́чей подобрались к часовому, а он, черт, торчит, как околевший, и в нашу сторону глядит. Все настаивают погодить, потому как проберет его морозец и двигаться начнет он, греться. А прапорщик гонит на его — и точка! Что за дурак. Шуму наделать, на всю ночь немцев растревожить, и дело провалить. Ну, тут вот я и послал его по большой матушке, да еще сказал: коль надо, иди сам да бери его. А сосунок ваш наган выхватил и к виску мине приставил… Спасибо, Петренко тут погодилси. Шепнул он ему словечку — и притих прапорщик, немым сделался, пока не воротились домой.