Из ворот выскочили Мирон со Степкой, за ними — Марфа и Ксюшка, а из-за плотины, приподняв подол длинной юбки, бежала Дарья. Федька настиг ее и обогнал без задержки. Как всегда, мгновенно разносятся необычные вести по хутору. Словно ничем иным и не занимались эти люди, только за городской дорогой следили. Из соседних изб начали выскакивать бабы.
Солдат хватали и целовали все подряд, обнимали, так что в первую минуту понять что-либо не было никакой возможности. Виктор Иванович отрулил коня в сторону и, улучив момент, подмигнул Григорию — поехали! А Леонтий был тут настороже, тоже к телеге кинулся, крикнув, сполошно:
— Мине-то не оставляйте тута! — и вскочил на телегу.
— Матильде Вячеславовне поклонитесь! — крикнул вслед Василий.
За плотиной подхватили на подводу еще и Манюшку с Семкой, бежавших сюда же.
А у рословских ворот все еще клубилась толпа. Шинель и котомку Степка унес в избу в доказательство деду, что действительно приехал Вася. К толпе подошли Прошечка и Кестер (зачем-то он в магазин приходил). С Прошечкой Василий поздоровался особенно почтительно, с поклоном. Тот и не понял, с чего ему такая честь. А Кестер загудел, подавая руку:
— Хорошо за царя воевал, Васька, крест и медаль отхватил.
— А я за его и не воевал вовсе, Иван Федорович, — спокойно ответил Василий.
— А за кого ж ты воевал? Награды-то — царские.
— За Россию, за вас вот за всех, чтобы немец сюда не дошел… Довелось мне в Польше поглядеть, чего он с людями-то делает. Не дай бог и лихому татарину!
Только после этого хватился Василий, что ведь и Кестер — тоже немец. Смутился малость и тут же оправдал себя мысленно: «Да какой уж он теперь немец, и Сашка у его на фронте».
— Домой-то в отпуск аль как? — поинтересовался Прошечка.
— В отпуск по ранению с Григорием Шлыковым прибыли мы. Долечиться надоть. Я из лазарета, а Гришка вон уж и в Троицке полежать в больнице успел.
— Доколь же стоять-то мы тут будем, — возмутился Мирон. — Пошли в избу!
Чужие все остались, отвалились, как отмокшая глыба с берега, а Рословы табуном ринулись в калитку. На привязи под навесом скулил Курай, почуяв далекого гостя. А дед Михайла не усидел в избе — на крыльцо выбрался. Тут и встретил Василия. Ощупал его спереди, награды потрогал, обнял, губами к щеке приложился и после того молвил:
— Ну, здраствуешь, внучок! Сохранил тибе господь, вот и свиделись. Проходи в избу.
Бабы тут винтом уже вились между шестком, залавком и столом. Степку с Мироном в погреб послали — за капустой, за огурцами да за водочкой. Мирон давно ее в городе раздобыл да припрятал для случая. Тихон опять цигарку свертывать стал. А дед постоял-постоял посреди избы и, будто вспомнив чего, направился в горницу, поманив туда и Василия.
— В горницу поколь никто не заходите! — строго приказал дед Михайла и плотно притворил за собою дверь. — Разденься-ка, Вася, поглядеть я на тебя хочу.
— Да я ж и так раздетый, — не понял деда Василий.
— Ты совсем разденьси, догола… Чего ж я так-то увижу?
Недоуменно передернул плечами внук, но ослушаться дедовой прихоти не посмел. И, быстро, по-солдатски, спустив с себя все до нитки, предстал в полной наготе. Чуткие, дедовы пальцы начали «осмотр» с макушки. Они медленно двигались в русых волосах, скользили по лбу и по лицу, не пропуская ни сантиметра.
Ощупал шею и, наткнувшись на гайтан, спустился по нему к кресту. А потом слева, под самой ключицей, нащупал отметинку и спросил:
— Эт чего ж такое?
— Пулей, навылет, в четырнадцатом, — ответил Василий. — Писал ведь я вам тогда из лазарета. Вместе с Гришею попали мы.
— Писа-ал, — протяжно молвил дед, продолжая медленно водить пальцами по всей груди. — А крестик-то мой… тот самый, с благословением… Вот он, может, и уберег тибе, сиротинку… А эт чего здесь? — водил дед по правому боку.
— Ну, дедушка, ты не хуже зрячего все разглядишь, — дивился Василий. — Тут уж почти ничего не видно. Штыком это, царапины были.
— Тута вот, пониже, и на руке, тоже штыком? У-у, тута их и не посчитать!.. А эт что ж за штука такая? — насторожился Михайла, ощупывая правое бедро. — Эт бонбой, наверно, вдарило.
Хорошо, что не видел дед. Василий и сам избегал глядеть на это изуродованное место с темно-лиловыми разводами, с вывернутой клочками кожей. Склонившись, дед шарил вниз по ноге.
— Ниже не ищи, — упредил его Василий. — На ногах ничего нету.