- Это хорошо.
Шаги удалялись. Хлопнула дверь. Клаудия ушла, оставив Хизер лежать у подножия лакированного церковного органа и плакать от бессильной злости. Она ушла в беспамятство, а когда пришла в себя, то увидела, что, кроме неё, в церкви никого нет.
глава 21
На мозаике была женщина, слепленная из разноцветных кусочков стекла. Хизер смотрела на неё снизу вверх, и в голове навязчиво крутилась картина – как она, совсем маленькая и ничего не понимающая, стоит на коленях перед этим самым алтарём. Стоит не по своей воле – её заставляют поклоняться божеству, и в затылок упирается чьё-то тяжёлое дыхание. Она сосредоточенно шептала выученные наизусть слова молитвы, прося милости у Того, кто выше, но про себя мечтала о том, чтобы уйти из церкви, запереться в своей комнате и не слышать монотонной речи проповедника. Там, где её никто не побеспокоит...
Хизер была здесь раньше. Она помнила этот алтарь, который впитал в себя многие мольбы к невидимому Богу и так ничего и не ответил; закрывая глаза, она видела всё помещение, но во внутреннем взоре на скамьях сидели люди, склонившие головы, и тревожно звенел орган.
Конечно, с тех пор, как Далия Гиллеспи приволакивала на богослужение свою дочь, многое изменилось. Мозаика в те времена была не такой роскошной, и внутреннее убранство церкви оставляло желать лучшего. А сейчас всё сияло яркими красками, чистотой и благоговейным трепетом. За семнадцать вёсен культ Тихого Холма разыскал себе неплохого покровителя.
У алтаря лежала старая книга в изношенном переплёте. Хизер увидела знакомые круги на обложке. Три внутренних и два внешних. Нимб Солнца – вот как они называли его. Далия втолковывала Алессе чуть ли не каждый божий день – внутренние круги означают прошлое, настоящее и будущее, а внешние несут в себе божественную милость и воскрешение. Хизер сейчас не понимала смысл этого так же, как и Алесса тогда. Но всё же герб культа хорошо врезался в память девочки... Хизер вспомнила, с чего всё началось. С Нимба, намалёванного на зеркале туалета. Хизер тогда стёрла его, чувствуя подсознательную неприязнь, но это не помогло. Нимб можно было стереть, а тот ужас, что он принёс с собой – нельзя. Чёртов знак стал проводником Хизер в мир кошмаров и намеревался пробыть с ней до самого конца.
Дверь, за которую ушла Клаудия, давно звала её, но Хизер пока её не открывала. Игра входила в финальную стадию, ей требовалась хотя бы маленькая передышка перед тем, как окунуться с головой в то, что было уготовано. Может быть, если бы это была нормальная церковь, Хизер помолилась бы у алтаря, прося Бога дать ей сил. Но Бог этих мест вряд ли внял бы её мольбам. Поэтому Хизер вместо молитвы обратилась сама к себе:
- Ты сможешь, Хизер. Правда ведь? Что бы ни случилось, не время для того, чтобы отступать.
Постояла, подождала, может, откликнется один из внутренних голосов, которые были так многословны раньше. Но они все молчали, предоставляя слово ей самой. Хизер открыла дверь.
Невзрачный коридор, ведущий в заднее помещение церкви. Справа располагалась исповедальня. В ней горел свет, и Хизер увидела через газовую ткань окошка, как в кабинке кто-то сидит. Сгорбленная фигура не двигалась, но, задерживая на ней взгляд, можно было заметить, как голова покачивается вперёд-назад, а плечи дрожат в беззвучных рыданиях. Хизер постояла с минуту, ожидая какого-либо действия, но ничего не происходило. Человек продолжал сидеть, не говоря ни слова.
Кто это мог быть? Клаудия? Винсент? Или кто? Хизер на всякий случай взяла пистолет в руку и постучала в дверь исповедальни. Человек даже не повернул головы. Хизер постучала снова - на этот раз настойчивее, - и потянула за ручку. Дверь была заперта изнутри.
Зато кабинка священника по правую руку была открыта. Дверь едва касалась косяка, и из скважины торчал ключ.
Не заходи. Зачем тебе?..
Но Хизер вошла. Может быть, её обуяло природное любопытство. Может, она хотела поговорить. Но скорее всего, она в очередной раз оттягивала время, не желая двигаться дальше вглубь церкви.
В тесной донельзя комнатке горел уютный рассеянный свет. В небольшое окошко с полупрозрачным стеклом человек был виден лучше. Ясно доносились всхлипы и безутешные рыдания, тихие до неслышности. Они могли разорвать сердце любого, кто их слышал – столько в них было горя и терзающей изнутри боли. Хизер замерла, жалея о том, что вошла. Начала отступать назад, чтобы бесшумно выйти из кабинки, как человек за окошком вдруг поднял голову и запричитал сквозь слёзы. Женщина...
- Милосердный Господь... я пришла сюда просить прощения. Я знаю, что меня очень скоро казнят за то, что я сделала, и готова пойти на смерть с радостью и умиротворением. Но, пожалуйста, подари мне чуть-чуть Твоего вечного прощения...
Плач стал громче, он перебивал слова, отчаянно рвался сквозь их ряды, наполняя деревянную кабинку терпким ароматом страдания. Воздух словно накипал, мягко выталкивая Хизер наружу, но она оставалась на месте. И по-прежнему страшилась вобрать в грудь воздуха.
- Я хочу... так хочу видеть своё дитя у Твоих золотых врат. Смею ли я попросить Тебя о том, чтобы ты отправил меня не в ад, а в чистилище? Позволь мне... позволь искупить свои грехи там. Я буду гореть в огне искупления и буду счастлива, несмотря на боль...
Кто она? Хизер только слышала голос, неуверенный и дрожащий, и видела силуэт с худыми острыми плечами. Кажется, уже немолодая. Господи, что она сделала?
- Прости меня за мои деяния, - женщина начала плакать навзрыд; Хизер разбирала слова с огромным трудом. - Спаси душу моей бедной убитой дочери. И... прошу Тебя, позаботься о душе той девушки, чью жизнь я забрала...
Она пришла просить искупления. Просить у Бога, который питался людской ненавистью. Мог ли этот Бог дать ей то, что она хотела?
... о душе той девушки, чью жизнь я забрала...
Наверное, мог. Бог мог отнять у неё боль и страдания, обрекая на то самое «вечное счастье», о котором так любила рассуждать Клаудия. Но стало ли бы бедной женщине от этого лучше? Ей уже ничто не могло помочь...
- Господи, я падаю перед Тобой – Твоё дитя, трепещущее перед глазами смерти. Успокой мою замученную душу своим бесконечным милосердием...
И – с трепетом и напряжённым страхом, выговаривая по слогам:
- Пожалуйста... прости меня.
Всхлипы умолкли. Женщина в исповедальне ждала ответа, который должен был стать главным в её жизни. Ответа Бога, в которого она верила и которому она была предана даже сейчас, за несколько часов до смерти... казни.
Бог не мог ответить ей. В кабине священника еле дышала испуганная девушка с мечущейся в голове мыслью: «Что... делать?»
Сказать «я прощаю тебя» было легко. Всего три коротких слова из миллиона нужных и ненужных слов, выговоренных за семнадцать лет. Но Хизер не была уверена, что стоит их произносить. Она не имела права давать прощение от имени Господа. Так же, как не имела права промолчать и тем самым наложить на измученную женщину божью немилость.
Пауза затянулась. Тишина начинала звенеть, хлестала по разуму стальными прутьями.
- Я... – Хизер испугалась, не узнав собственный голос; но было уже поздно. – Я прощаю тебя...
И напряжение тут же спало, как сходит на нет напор потока воды, когда перед ним распахивают шлюзы плотины. Женщина расплакалась снова, теперь от облегчения и радости. Она исходила рыданиями, не пытаясь скрывать чувства, и что-то пытаясь сказать меж слёз. На сей раз Хизер не могла уловить смысл этих бормотаний. Но нет, одно слово она точно услышала, и это слово было: «Спасибо».
Теперь ей было нечего делать в этих стенах, пропахших застарелой древесиной и страданием. Женщина не собиралась выходить из кабины. Хизер с тяжестью в сердце покинула каморку, бросив последний взгляд на содрогающиеся поникшие плечи человека за окошком. Пусть никто не помешает горькому счастью той, кто получила своё спасение...
Я прощаю тебя.