Спешно спрыгнув вниз, пытаясь руками погасить тлеющую одежду, я вижу, как темнеет небо прямо над этим местом, образовав в серой облачности дыру, которая стремительно растет, а глинистые скалы от низа к верху становятся черными, будто Тьма ползет по ним, заращивая новой кожей. Переполошенная толпа пятится от глубокого темнеющего разлома в земле, от которого по скалам и начал разрастаться черный цвет и из которого несметным полчищем выползают орбалиски. Вскоре за ними из бездонной ямы восстает, необъяснимым образом поднимается тот, кто существовал с ними в симбиозе, тот, кто перенес столько боли, что сам стал ее повелителем здесь, тот, кто явился идеальным ситхом. Это с ним пришла Тьма, повергнув всех в трепет. Толпа мечется, пытаясь отступить от него, словно кучка испуганных зверей, но хода нет между скал ущелья, единственная дорога сюда отрезана. Дарт Бейн, ступив на окрасившуюся в цвет копоти почву, окруженный орбалисками, с каменным лицом молча смотрит на жалкое Братство. Никто не может знать, чего ждать от исполина в живой броне, несущего созданный им единолично величайший кошмар за своими могучими плечами. И то, что он начинает делать, становится поистине шокирующим зрелищем — он собственными руками отдирает прикрепившихся намертво паразитов со своего тела вместе с кусками кожи и бросает их в сторону фанатиков. Выползшие из-под земли орбалиски вместе со своими собратьями, снятыми с тела Ситх’ари, бросаются в сторону толпы зароптавших в страхе гуманоидов, покрывая их тела и заползая под броню. Павшую во мрак Долину тревожат исступленные крики боли. Все дело в том, что паразиты ведут себя не так, как обычно. Они не прилепляются к коже для симбиотического существования, а вгрызаются в плоть, проедая ее, как черви гнилое мясо, буквально изрешечивая заживо обезумевших ситхов с их предводителем Скером Кааном.
Мне не сразу удается опомниться от этого зрелища и осознать, что теперь я мог бы покончить с этим. Уничтожить Сердце Коррибана — единственный способ замуровать навсегда выход этой иной реальности. Если бы только у меня было хоть какое-то оружие… И, надо полагать, не случайно, оно все же оказывается у меня — ритуальный нож с тремя красными камнями на рукояти, который я все это время носил в сапоге. Все вело меня к тому, что я должен сделать сейчас, пусть даже это будет стоить мне жизни. Я выхватываю нож, несмотря на то, что он еще остается раскаленным до очень высокой температуры, и принимаюсь, с каждым усилием взвывая от боли, взбираться на уступ, к Сердцу Коррибана. Достаточно силы еще осталось в моих руках, чтобы добраться до нужной высоты. Но когда я принимаюсь перепиливать ножом трубки, соединяющие Сердце со скалами, мне кажется, что я уже ничего не смогу из себя выжать, не чувствуя ничего в руках. Горят и ноют все мышцы тела, сердца снова бьются с болью, но я, уже утратив рассудок, в последнем порыве пилю ножом дрожащие и дергающиеся трубки, пока, в конце концов, вся эта отвратительная масса не падает в огонь костра. Ее остатки громко шипят внизу на решетке, вверх поднимается едкий черный дым, а из разрезанных трубок какое-то время капает черно-красная жижа.
Спуск стоит мне последних, каким-то чудом сохраненных сил, и с каждый шагом я готов к тому, что очередное отдающееся болью сокращение моих сердец станет последним. Спустившись, едва стоя на дрожащих, утративших чувствительность ногах, я собираю в кулак всю закаленную волю, чтобы только не позволить себе потерять сознание прежде, чем я отыщу Энакина и смогу убедиться, что с ним все в порядке. Мне везет, и я замечаю его сразу — мальчик стоит у костра вместе с Бейном, который держит его за плечи. Безмолвный исполин, кожа которого покрыта кровоточащими дырами в тех местах, где к ней прирастали орбалиски, не отводит от меня взгляда желтых глаз, тяжелого, но воодушевляющего. Если бы только у меня не отнимали покой мысли о том, что я не был достоин того, чтобы меня спас сам Дарт Бейн.
— Почему ты помог мне? — не могу я уразуметь причину оказанной мне чести.
Я получаю ответ без единого слова. Величайший Лорд Темной Стороны, Ситх’ари, пристально глядя мне в глаза, проводит огромной ладонью по волосам Энакина, оставляя на них кровавый след, и кивает. После чего так же молча уходит, и его могучая фигура растворяется во мраке. Теперь он обретет свой покой, которого ждал так долго. То, что он совершил здесь — это был апогей его боли, его ненависти, его силы. Это последнее, о чем я успеваю подумать перед падением без чувств…