– Варвара Петровна, ещё один бестактный вопрос, – Фрося понизила голос. – Что поделать, не из праздного любопытства интересуюсь. Так вот, почему вы решили, что муж будет удалять вам грудь, не лучше ли доверять такое деликатное дело постороннему человеку? Нашли бы другого хирурга.
– А зачем? У Гиля Давидовича опыт ого-го.
– Кто вам диагноз ставил? Муж?
Варвара Петровна молчала. Фрося, чуть повышая интонации, продолжила:
– Вы обращались по поводу рака груди к специалистам? К кому-нибудь кроме мужа?
– Да говорю же, он очень опытный врач, Фрося! Но, конечно, мы перепроверили диагноз, возили снимки рентгеновские в Читу.
– Кто возил?
– Гиль, – выдохнула Варвара Петровна.
– К каким именно специалистам возил? – не унималась Фрося.
– Не помню, два года прошло, да и не интересовалась я. Да хватит уже, уходи, Ефросиния. Уходи! – Варвару Петровну трясло, как при ознобе.
– Онкология – не шутка! Там же обязательна биопсия и последующее лечение. Вам анализ вообще делали? Это ведь не так вот запросто: рентген и сразу под нож!
– Про-ва-ли-вай, – на щеках хозяйки блестели крупные слезинки, в волнении она поднялась. Последовавшая её примеру Фрося уже почти кричала:
– Вы знаете, Гиль Давидович оперировал моего отца, и тот умер во время операции. Можно сказать, ваш муж его зарезал! Так вот, вскрытие показало, что особой необходимости в операции не было! Ваш муж убедил его оперироваться, а потом…
– У-би-рай-ся! – шипела хозяйка, выталкивая единственной рукой надоевшую гостью. Но та, вцепившись в косяки, задержалась в дверях.
– Я ухожу, Варвара Петровна, но вначале задам последний вопрос. Ответьте на него честно сами себе. Пожалуйста! Ответив, вы, возможно, многое поймёте!
Натиск Варвары Петровны чуть ослаб, а Фрося продолжала:
– Один вопрос, и я ухожу! Не мне нужен ответ, вам!
Сильная рука хозяйки обмякла, опустилась.
– Что ж, спрашивай…
***
– Вот, мама, знакомьтесь, – широкоскулый, короткостриженый, высокий парень с комсомольским значком на груди смущённо улыбался. – Это Варя.
Из-за его плеча выглянула ещё более смущённая, укутанная шалью девушка. Протянув ошарашенной маме ладошку, молвила тихонько:
– Очень приятно. Здрасьте.
– Ну, здрасьте, – мама парня не знала, что и сказать, долго смотрела на протянутую белую ладошку, затем сообразив, пожала её. – Что ж, проходите, Варя, поужинайте с нами. Егор, что ж ты? Веди гостью к столу.
Молодые уселись на массивную лавку у тёплой печки, их взгляды переплелись, и, кажется, они ничего больше не видели. Не замечали и маминых причитаний, когда та суетилась, раскладывая по тарелкам макароны:
– Вот, не обессудьте. Что ж, как говорится, чем богаты… Сами понимаете, время-то какое… Война!
У Вари был отменный аппетит, она еле сдерживала себя за столом: ещё бы, в бараках тогда все голодали. С фотографии, прибитой к стене, взирал на них глава семьи – отец Егора, ушедший на фронт…
Она прибыла в Киров в сентябре 1941-го. Варю, вчерашнюю школьницу, вместе с другими эвакуированными отправили за город. Там, возле деревень, приютившихся между Вяткой-рекой и лесом, возводился военный завод. Местность та называлась Филейка. А возводимый завод должен был как можно скорее начать выпуск оборудования для самолётов фронтовой авиации.
Длинные наспех сколоченные бараки тянулись вдоль ухабистой дорожки, именуемой Филейским шоссе. В бараке – по четыре комнаты, в каждой – буржуйка и нары в два яруса на семьдесят человек. Сказать, что кормили плохо – значит, ничего не сказать. Хватало и бытовых трудностей – где подмыться, как постираться; даже в туалет сходить при такой скученности – проблема. Но главное – голод, он затмил собой всё. Живот стонал постоянно. Жидкая похлёбка в заводской столовке не насыщала, а хлебные карточки всегда проедались слишком быстро.
Работа тяжёлая, совсем не женская: копали они бригадой траншеи под фундамент. Долбили землю, кидали лопатами и таскали носилками с утра до вечера; так, что руки отваливались. Варя осунулась, похудела. Даже её не по годам крупная девичья грудь словно сжалась, хоть и осталась такой же упругой. Личико же, заострившись, пожалуй, даже похорошело. В другое время это личико с алыми губками, гладкой белой кожей и бездонными тёмными глазами будоражило бы сердца заводских парней. Но голод и изнуряющая работа – не лучшие союзники амурных дел.