Она не успела открыть рот, как его указательный палец вновь коснулся её губ.
– Тише, тише. Посылают нас на прогулку по вражеским тылам. Далеко, несколько дней проходим. Задание опасное, – лейтенант замолчал, собираясь с мыслями.
Тревога отразилась в Вариных глазах. Заровнядный морщил лоб, решаясь. Наконец зашептал:
– Так вот, Варюшка! Я тебя люблю. Да, тебя ранили. Сейчас война. Ничего. Главное – жива. В общем… Ты, это… Выходи за меня!
Глаза Вари расширились, заморгали. Она не могла вымолвить ни звука. По щекам текли слёзы.
– Ничего-ничего! Вернусь с задания, и сразу разрешение у командования попросим, пусть распишут… Ты как? Согласна?
Варя быстро закивала, словно боясь, что Заровнядный передумает.
– Вот и славно, Варюшка! Ну, мне пора, – лейтенант погладил невесту по волосам, а затем прильнул к её губам. Поцелуй, конечно, не получился. Варины губы онемели; наверное, от наркоза. Да и не до поцелуев ей было в тот момент. Тогда Заровнядный, порывшись во внутреннем кармане гимнастёрки, выудил небольшой свёрточек – в клетчатой льняной ткани было что-то.
– Это тебе. На счастье, Варюшка. Береги его, и будет всё у нас хорошо, – он сунул в её ладошку свёрточек. – До скорого!
Варя проводила любимого взглядом и перевернулась на бок, лицом к белёной стене. Руку со свёрточком она сунула под подушку и тут же крепко уснула. Ей снился завод: грохочущие станки, рабочие в очереди за похлёбкой и коммутатор на телефонке. И руки, её руки – красивые, быстрые, ловкие. Руки, соединяющие заводских абонентов…
Тянулись госпитальные будни. Переполненные палаты, словно резиновые, вмещали всё новых постояльцев. Выписывали из госпиталя очень быстро: чуть подлатают солдата – и айда, по ходу заживёт. Но даже такая ускоренная терапия не спасала госпиталь от переполнения. Хоть размещали теперь раненых и в соседних хатах, но поток окровавленных, перепачканных и перебинтованных бойцов с передовой, разросшийся, словно степной ручей во время половодья, переполнял новые помещения с лихвой.
Рана затягивалась, но Варю почему-то держали в госпитале. Не выписывали, не комиссовали. Гиль Давидович периодически осматривал девушку, бывал при этом мрачен, неразговорчив, лишь глядел ей в глаза внимательно, испытующе. После этих осмотров душа Варина болела сильнее раны. И хотелось ей скорее увидеть любимого лейтенанта, да тот пропал, как сквозь землю провалился. В такие мгновения, если никто не тревожил, доставала Варя украдкой Женькин подарок. Устроившись поудобнее, разворачивала заветный свёрточек. Вынимала из клетчатой ткани иконку и долго-долго смотрела на Марию с маленьким Иисусом на руках, думая: «Женя, Женечка, женишок мой, где же ты?»
Вскоре пришла весточка, письмо-треугольник, в котором обнаружила Варя долгожданные слова. Женя сообщал, что вернулся с задания живым-здоровым, но по приказу тут же срочно вынужден выехать в штаб фронта, зачем – ещё не ведает. Он писал, что с командирами уже переговорил, закинул удочку насчёт женитьбы. Дадут им разрешение расписаться – и, как только выдастся свободный денёк, станут они мужем и женой.
Варя расцвела. Вот оно – счастье, рядом! «А как без руки? Ну, что без руки? Лишь кисти лишилась, к тому же левой. Главное – жива. Протез поставлю, даже работать смогу. Придётся, конечно, в перчатках всегда ходить. Ну и пусть!»
Ничто не могло омрачить эту радость, это предвкушение счастья. Даже во время очередного осмотра не смогла скрыть охватившие чувства, да и не пыталась. Лицо Варино так и сияло.
А вот майор, наоборот, хмурился. Ещё мрачнее стал, узнав причину Вариной радости. Но девушка уже не обращала внимания на такие пустяки. Майор долго щупал руку, глядя то на обрубок, то в счастливые Варины глаза. Взвешивал что-то в уме, прикидывал, вздыхая. Наконец объявил:
– Мне жаль, что так получается. Гангрена прогрессирует. Придётся оперировать.
Гиль Давидович со скальпелем в руке застыл перед кушеткой, на которой лежала без сознания его женщина. Да-да! Он считал её своей женщиной и ни с кем делить не собирался. Даже мысли не допускал. Наркоз лишил Варю чувств и сил к сопротивлению, но на прекрасном личике застыло гневное, словно укоряющее его, выражение. Давно пора бы начать, но он всё медлил. Липкий пот струился за ушами и по спине. Тут вспомнилась майору та тёмная ночь, когда, выбравшись на улицу перекурить, подошёл он, как обычно, к окну Вариной палаты, посмотреть – как она там. И различил в потёмках силуэт проклятого лейтенанта рядом с ней.
Он мог прогнать соперника, имел законную для этого власть. Но поступил умнее: сдержался и стал слушать. Тихие голоса, доносящиеся через приоткрытую форточку, терзали сердце майора. Он услышал, как воркует его женщина с Заровнядным (прямо здесь, в его госпитале!), и ток ревности ударил по мозгам: «Тоже мне голубки! Что ж, Варя, крылышко тебе придётся подрезать, чтоб не упорхнула. Так надо, сама виновата. Сказал же, что будешь только моей!»