***
– Я ухожу, Варвара Петровна, но вначале задам последний вопрос. Ответьте на него честно сами себе. Пожалуйста! Ответив, вы, возможно, многое поймёте!
Натиск Варвары Петровны чуть ослаб, а Фрося продолжала:
– Один вопрос и я ухожу! Не мне нужен ответ, вам!
Сильная рука хозяйки обмякла, опустилась.
– Что ж, спрашивай…
Но Фрося, получив, наконец, возможность, которой с таким трудом добивалась, вместо того, чтоб задать свой вопрос, неожиданно смолкла. Две женщины: тёмная взрослая и светлая молоденькая, разделённые порогом, вновь молча смотрели друг другу в глаза. Но на этот раз Варвара Петровна взгляда не опускала. Фрося промямлила:
– Всё же странно. Свинью резал. Он что, свинину ест?
– Фрося, я тебя умоляю! У него от еврея – одно лишь название! Спрашивай, что хотела!
Варвара Петровна тяжело дышала, какие-то картинки из прошлого порхали в её сознании, постепенно складываясь в страшную мозаику:
Морозный вечер. Она, раскрасневшаяся и взволнованная, входит в дом чуть позже обычного. Муж встречает тяжёлым взглядом:
– А ты, Варя, опять за старое? Задницей теперь перед прокурором виляешь? Ладно! А, впрочем, нет, не задницей. Знаю я, почему на тебя мужики пялятся.
– Гиль! Да что ж ты такое говоришь? – она оправдывается, краснея.
– Думал, слухи про вас – ан нет, сегодня сам видел, как вы по району гуляете. По взглядам вашим всё понял…
– Да что ж там понимать-то? Нет между нами ничего. Выдумываешь! Просто он человек хороший, порядочный. Может я ему и нравлюсь, конечно, но! – от волнения она часто дышит, полная грудь вздымается в такт дыханию. – А вот тебе бы надо у него кое-чему поучиться.
– Зачем ты так? Отступись!
…Через пару недель разговор тот забыт, отношения восстановлены. Гиль Давидович, как обычно, осматривает жену (у них заведено так: регулярный осмотр раз в месяц или в два). Тщательно щупая грудь, задерживает ладони чуть дольше обычного. Жена понимает это по-своему:
– Ну как, по-прежнему хороша? – игриво улыбается.
Но муж неожиданно серьёзен:
– Посмотри, вот тут, чувствуешь уплотнение? Что-то оно мне не нравится, надо бы обследоваться, и чем раньше – тем лучше.
Варвара Петровна, и вправду с трудом нащупав маленький комочек в груди, думает со страхом: «Неужто в наказание мне болезнь пришла?»
Фросин вкрадчивый голос оборвал ужасные воспоминания:
– Признайтесь, это ведь он там, на фронте отрезал вам руку? Ведь именно после этого, став инвалидом, вы согласились за него выйти?
Слёзы застыли в обезумевших глазах Варвары Петровны. Хрипя, втягивала она воздух в лёгкие через приоткрытый рот, левая щека нервно подёргивалась. Лицо хозяйки стало белым, как мел; шрам же от ожога налился синевой. Дальнейшие слова стали лишними, и Фрося направилась через сени к выходу, но, услыхав невнятное бормотание хозяйки, встала у двери.
– Ефросинья, Фрося, ну что же ты? Что ж ты такое… Да как же… Ведь он же не так просто, ведь ранили меня в руку. Не отрезал, ампутировал…
– А ранение было действительно таким серьёзным, чтоб руку ампутировать? Куда вас ранили, в кисть? – Фрося недовольно поджала губы. – Эх, да что с вами… Хоть в лоб, хоть по лбу! Только время потеряла, сразу надо было по-другому!
Фрося резко вышла, громко хлопнув дверью и оставив Варвару Петровну пребывать в ступоре. Так же громко хлопнула железной дверцей, забираясь в ГАЗик. Взревев мотором, машина буксанула. Выбросив комья земли из-под колёс, сорвалась с места резко, как на пожар…
Небо заволакивают долгожданные облака, жара спадает. Солнце тихо катится к ближайшей сопке. Оттуда, сверху видно, как несётся обратно в районный посёлок маленький ГАЗ-69 защитного цвета, вздымает за собой клубы пыли, тряся на кочках брезентовым верхом. А наперерез ему движется из леспромхоза, прячась за выступом сопки, гружёный доверху стволами деревьев КрАЗ-лесовоз и в умат пьяный мужичок, подмигивая обворожительной красавице Мэрилин, давит на педаль.
Игнатьич крутит баранку, горланя:
– Эх, раз, ещё раз, ещё много-много… ещё много-много-много…
Варвара Петровна, медленно переваривая трудный разговор, входит на кухню. Её рассеянный взгляд постепенно фокусируется на блестящем предмете. Трофейный штык-нож. Она машинально трогает лезвие и, положив на стол массивный наждачный камень, принимается ловко точить холодное оружие одной рукой. Кажется, это занятие необходимо ей, чтобы хоть как-то сосредоточиться.