Пока приходил в себя после инсульта, всё переменилось. Северо-восточный ветер принёс похолодание и тучи, мир изменился. Выходил из больницы я через три недели. Помню, в тот день как раз выпал первый снег. А первый снег для меня всегда много значит. Когда он выпадает – словно всё вокруг обновляется и начинает жить с чистого листа. В такие моменты у меня обычно всегда радостно-приподнятое настроение. Только не в ту осень.
Я шёл к автобусу; рядом, поддерживая под руку, как всегда щебетала жена. Прозрачный и свежий воздух бодрил. На дорогах блестели лужи от тающего снега. Газоны напротив всё ещё белели, укрытые пушистой холодной периной. Мне бы радоваться всему этому: и выписке, и первому снегу. Но на душе лежал камень. Мне было тяжело. Очень. Из головы не шёл Игорёк и связанные с этой ситуацией философские вопросы. Я думал о том, как странно устроена жизнь, и всё такое. Действительно, мир изменился.
Уже понимая, что из-за инсульта не попаду на Старицу как минимум до весны, да и мои новые друзья Кирилл и Игорёк вряд ли гуляют там в такую погоду, я смирился с болезнью. Осень незаметно перетекла в зиму, а у зимы свои заботы.
Вечерами же, выключив телевизор после программы «Время», я подолгу сидел, размышляя, в своём старом добром кресле. Лёжа на подстилке, Найда взирала на меня снизу вверх, с готовностью ожидая команды; ловила каждое моё движение, навострив уши; гипнотизировала умными глазами, словно умоляя идти гулять. Но я не поддавался.
Время позднее; ещё одна прогулка мне ни к чему. Стараясь не шевелиться, сидел я в такие минуты, прикрыв веки. Слышал, как копошится на кухне жена, и думал об Игорьке и его родителях. Впрочем, не только о них, а вообще обо всех родителях, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. О той непомерной тяжести, вдруг свалившейся на их плечи. О том, как страдают они, зная, что ребёнок их смертельно болен – при этом продолжая гулять с ним, играть, учить чему-то, улыбаясь, не подавая вида, чтобы не смутить ненароком малыша.
Как же тяжело им в бессильном отчаянии сознавать, что смерть с каждым днём, с каждым часом всё крепче сжимает своими холодными щупальцами их чадушко, их малыша, которого они родили, растили, вкладывая в него душу и сердце. Как же тяжело им взирать с нежностью и болью на их обессиленного ребятёночка. О, эти некрасивые и святые родительские глаза, уставшие от бессонных ночей и слёз! О, эти люди, готовые пожертвовать всем, лишь бы хоть немного облегчить участь детей; люди, позабывшие о земных благах; люди, устремлённые к небу…
Правильно сказано в одной книжке: страшнее, чем умирать от рака – только когда умирает от рака твой ребёнок.
А ещё мне почему-то вспоминались рассказы соседа по больничной палате. Тот много и долго говорил о внуке: как часто путешествует он с родителями по всему миру. Семилетний паренёк уже объездил полсвета: катался на горках в парижском Диснейленде, летал с отцом на аэростате над Пиренеями и знал, в каком уголке мира подают лучшие фуа-гра и тирамису.
А из моей головы не шёл Кирилл. Наверняка, если бы имел такую возможность, он провёз бы своего Игорька по всем самым прекрасным местам планеты. Но, похоже, Игорёк уйдёт из жизни, не повидав ничего краше нашего озера. Да, жаль… Но ведь Игорёк был счастлив на Старице, наверное, не меньше, чем тот паренёк – в Диснейленде.
Сосед по палате хвастал путешествиями внука, словно какими-то важными достижениями. Я, конечно, был рад за паренька, но вот сейчас до меня по-настоящему дошло: семья этого мальчугана и родители Игорька, живя в одном городе, а может даже – на одной улице, в одном доме, существуют в абсолютно разных измерениях. И им, тем благополучным родителям, какими бы они хорошими и добрыми ни были, никогда до конца не понять родителей, попавших в такой переплёт, как папа и мама Игорька. Не скажу, плохо это или хорошо. Это просто факт, и ничего с ним не поделаешь, хоть ты тресни!