Несколько охотников слонялись под фруктовыми деревьями и выстрелами сбивали яблоки. Ашер устал, однако не подавал вида. Прочесав последнее кукурузное поле, распорядитель охоты прокричал: «Ну, все, конец!» На обратном пути Ашера немного подвезли, а остаток дороги он прошел пешком.
2
К середине дня сильно потеплело. Яблоки с шорохом падали с веток и стукались о землю. Когда накануне он выезжал из города, в садике за домом еще дотлевал пепел, у крыльца стояла металлическая лейка и грабли дворника. Потом жена отвезла его на вокзал.
— Значит, уезжаешь, — сказала она.
— Да, уезжаю, — откликнулся он.
Прощание выдалось не из легких. Поезд, которым ему предстояло добраться до места, носил название «Красная молния». Несколько раз в день он курсировал по маршруту «Кёфлах — Грац — Виз» и обратно. Красный-то красный, но вот сравнение с молнией он никак не оправдывал. Тащился как трамвай и подолгу стоял на каждой крошечной станции. Выходили чаще всего два-три пассажира, а входили и того меньше. Дело было после полудня, и Ашер сидел среди фабричных практиканток, школьников и пенсионеров. Более всего его терзало, что поезд так полз, — поэтому ему никак не удавалось подавить в себе ощущение утраты. Глядя на школьников, он невольно начинал беспокоиться о Катарине. В школу и из школы ее никто не провожает, вдруг с ней по дороге что-нибудь случится? Да и жена из-за нее волновалась. Перед сном они обычно, лежа в темноте в постели, рассказывали друг другу, как прошел день. Часто разговаривали о дочери, а он любил слушать, как жена описывает во всех подробностях, что же она делала без него. Но в последнее время жена работала в страховой компании, а дочка часов до трех сидела дома одна и сама разогревала себе обед. Ашер ужасно страдал от мысли, что она каждый день предоставлена самой себе и присмотреть за ней некому.
Поезд выехал на равнину. Кукуруза на полях, среди которых он сейчас катил, казалось, совсем засохла. Осень выдалась без дождей, но в городе Ашер этого не замечал. В смешанных лесах лиственные деревья желтыми пятнами выделялись на фоне темной зелени хвойных. Чемодан у Ашера был такой большой, что не поместился на багажной полке, он поставил его в проходе и всякий раз поднимал его на колени, когда поезд останавливался и кому-то требовалось пройти.
На маленькой железнодорожной станции Гляйнштеттен Ашера уже поджидали Цайнер и его зять Голобич. Накануне Ашер отправил по железной дороге сундук с книгами и медикаментами, и Цайнер с Голобичем помогли ему донести сундук до машины. Потом ему рассказали, что Голобич жил с невесткой Цайнера, вдовой его покойного брата, кровельщика, который года три-четыре тому назад сорвался с крыши при строительстве собственного дома и погиб. Если бы Голобич на ней женился, она потеряла бы право на вдовью пенсию, а они никак не могли себе этого позволить, ведь Голобич перебивался случайными заработками и продал соседу уже почти все свое достояние: лес, луга и пашню. Да и дом его, где поселился Ашер, теперь принадлежал Цайнеру. Однако деньги, о чем Ашера уже предупредили, у Голобича никогда не задерживались. В общей сложности у него перебывало восемь мотоциклов, а прочему добру он счет не вел. Детали мотоциклов еще валялись где-то на чердаке, который Цайнер по-прежнему разрешал ему использовать. Голобич хранил там и кукурузу, которую выращивал на маленьком поле перед домом и целыми мешками увозил на мотоцикле на корм свиньям. Он был среднего роста, крепкого сложения. Волосы надо лбом у него поредели, он зачесывал их назад. Он всегда носил коричневую замшевую шляпу, низко надвинув на глаза. Лоб у него был широкий, выпуклый, глаза — серо-голубые. На разбитом белом «опеле» Цайнера они выехали из Гляйнштеттена и покатили по равнине, сплошь засаженной кукурузой.
— Когда-то, тысячи лет тому назад, — сказал Ашер, — здесь было озеро.
Когда перед ними пролетела цапля, Цайнер рассказал, что вот тесть-де его видал однажды, как прямо на этом самом месте упал аэроплан, а построил этот аэроплан наш, местный фермер, молодой парень из Пёльфинг-Брунна. Это был моноплан с низко расположенным крылом, с мотором в тридцать лошадиных сил и со съемным винтом. Вылетел он из замка Гляйнштеттен, сделал круг над Хаслахом и вдруг так и рухнул камнем с неба. Авиатор не пострадал, но в первые минуты не мог вымолвить и слова, а когда тесть вытащил его из обломков, просто улегся на траву. Месяц-два прошло, глядь, — а он снова летает. Потом в Первую Мировую погиб на западном фронте. Ашер внезапно подумал: «Человечество предается мечтам. А какой-то части человечества даже выгодно, чтобы другая часть безмятежно предавалась мечтам, и она делает все, чтобы мечтатели не очнулись». В поезде Ашер впервые услышал, как один их местных жителей упомянул о бешенстве. Цайнер пояснил, что в двух соседних районах введен карантин. Надлежит отстреливать всех кошек, которые убегут со двора, и всех собак, которых спустят с поводка и за которыми не уследят хозяева. Да и лис требуют отстреливать, если попадутся.