— Входите, он дома! — крикнула она из глубины магазина.
В передней с высоким потолком за столом стоял гробовщик, склонившись над каким-то предметом. Не успели Цайнер и Ашер войти, как он заговорил. Говорил он нервно, заикаясь, лихорадочно, безостановочно и так невнятно, что Ашер только спустя некоторое время стал его понимать. Стены сплошь покрывали картины и часы, причем на одних часах была изображена Дева Мария в широком красном плаще, и Ашер с интересом ее порассматривал. Плащ ее закрывал весь циферблат, тогда как голова и кисти рук казались совсем крошечными. А еще Ашер обратил внимание на стоящий в комнате старинный оркестрион[7], но сама комната все-таки производила впечатление унылое и скучное.
— Оркестрион я отреставрировал сам, — заверил гробовщик Ашера.
Он открыл его и завел. Под звуки неровной, визгливой мелодии Ашер смотрел, как вращается деревянный валик. Тем временем Цайнер расплачивался с гробовщиком. Гробовщик, на котором был серый рабочий халат, пересчитал деньги и рассовал купюры и монеты по карманам.
— Пока дороги не построили, батраки на телегах привозили покойников в церковь, — внезапно произнес он. — Вот, например, хотя бы хозяин церковного трактира в Санкт-Ульрихе, уж сколько он покойников на кладбище перевозил, а конюх Туррахера…
Он ненадолго замолчал, а оркестрион как ни в чем не бывало играл себе дальше.
— У одного крестьянина хранились погребальные доски[8], для торжественного прощания с усопшим. Вот эти доски забирала родня, а потом укладывала на них обмытого и обряженного покойника. Ночью родня и соседи устраивали бдение у тела покойного. Мужчины сидели отдельно от женщин и играли в карты, а женщины молились. Сейчас все реже устраивают прощание дома, там, где в общинах есть морг, мы забираем покойников и устраиваем прощание на кладбище…
Он бросил взгляд на стол, на котором лежали карманные часы.
— У меня два катафалка, столярная мастерская для изготовления гробов и прозекторская, выложенная кафелем. Где нам не проехать на машинах, покойников забирают пожарные и привозят к нам.
Прядь густых, зачесанных назад волос падала ему на лоб, а когда он говорил, становились заметны золотые зубы. Он был маленький, толстенький, с резкими, порывистыми движениями. Поглядывая во время своего рассказа то на Ашера, то на Цайнера, он сцеплял ручки на животе и потирал кончиками указательных пальцев подушечки больших, так что раздавался негромкий скрип.
— Если хотите посмотреть музей, я заеду за вами позже. А сейчас я спешу, — сказал Цайнер.
Когда он ушел, гробовщик представился. Он-де историк, ботаник, музыковед, реставратор, автор нескольких изобретений и препаратор. Кроме того, он помещик, садовник, ученый, композитор, художник и коммерсант. Он снял рабочий халат, повесил его на крючок, натянул пиджак и вышел во двор.
— Через два часа у меня похороны, поэтому придется поторопиться, — предупредил он.
Ашера вновь удивила его манера говорить. Едва начав экскурсию по музею, он перестал заканчивать фразы и ограничивался тем, что часто только намечал их содержание.
Он начинал излагать какую-нибудь мысль и тут же бросал, ухватившись за новую, и Ашеру показалось, что они, как ночные бабочки, порхают вокруг источника света: подлетают, приникают к нему и, падая, исчезают во тьме.
Ботанический сад был разбит у входа в дом и со всех сторон отделен лохматым кустарником. «Редкие виды флоры», — прочитал Ашер на белой табличке. На клочке земли росли несколько кактусов, пальм и жалких побегов. С противоположной стороны двора доносился шум перемалывающих зерно мельниц. Ашер заметил, что там под каменными арками громоздилась старая утварь и ненужные приборы. Гробовщик перечислил названия растений, уверил, что выписал их из Северной Америки, Азии и Канады, и показал ему высокую плакучую иву, упомянув ее латинское наименование. «Я сейчас как раз учу латынь», — перебил он себя, чтобы тотчас же пояснить, что плакучую иву посадил сам и что ее красота и бурный рост вызывают удивление и восхищение видевших ее ботаников и студентов. Ашеру вспомнился унылый больничный сад, по которому вяло бродили пациенты в казенных пижамах и халатах. Из окна своего кабинета он часто наблюдал, как они медленно, бесцельно обходят по периметру газоны, садятся на скамьи и разговаривают друг с другом.
Тем временем гробовщик указал на скопившийся под арками хлам, пропуская Ашера вперед для продолжения экскурсии. Когда они подошли ближе, Ашер увидел кофемолки, картонных марионеток, кинопроекторы, солнечные часы, клетки для птиц и всевозможные инструменты, в беспорядке сваленные друг на друга. В общем и целом, провозгласил гробовщик, у него сорок тысяч экспонатов. Вытянутым пальцем он тыкал в отдельные предметы и, заикаясь, глотая слоги, бессвязно бормотал объяснения, которые раз от разу делались все короче, переходили одно в другое и в конце концов поглощались следующим прежде, чем Ашер успевал понять, что гробовщик перескочил к очередному экспонату. Над дверью висел макет больших серебряных карманных часов с надписью «Первый Штирийский Музей Часов». Во дворе Ашер заметил зеленый деревянный колодец, на краю которого была закреплена жестяная птичка. Когда они вошли в реставрационную мастерскую, располагавшуюся в задней части дома, там тоже теснились канделябры, церковные картины, которые гробовщик, как он уверял, самостоятельно отреставрировал, старый рентгеновский аппарат, пианино, переносные исповедальни и зеркала. Все эти вещи, с готовностью пояснил гробовщик, ему привезли на реставрацию. Он, мол, известен тем, что, поскольку изучал в университете искусствоведение и славится «некоторой ловкостью и сноровкой», может отреставрировать и даже самые сложные вещи, от которых отказываются все остальные антиквары. «А это, сами понимаете, непросто», — заключил он. В мастерской пахло плесенью и затхлостью, так что Ашер старался пореже вдыхать, а гробовщик шумно дышал ртом. За пыльным дверным стеклом двор освещало солнце. Работник положил мотопилу на прицеп трактора, другой пришел откуда-то с мотком каната. Пока гробовщик читал доклад о церковной живописи и переносных исповедальнях, Ашер внимательно наблюдал за работниками. Из недр магазина, подскакивая, вылетел разноцветный резиновый мяч и укатился под груду хлама. Прежде Ашеру доводилось слышать, что гробовщик нанимает глухонемых или тихих пациентов психиатрической больницы в Фельдхофе: и в самом деле, один из работников поднял и подал мяч выбежавшему из магазина мальчику в спортивном костюме, не сказав ни единого слова. А гробовщик между тем так заторопился, что стал произносить уже не речь, а, как показалось Ашеру, какое-то подобие стенографической записи.
7
Оркестрион — механический музыкальный инструмент, имитирующий звучание оркестра и внешним видом напоминающий небольшой орган.
8
Погребальные доски — подобие деревянных носилок, на которые укладывали тело покойного для прощания и перенесения на кладбище. Обычай, распространенный в Южной Германии и Австрии, восходит к Средневековью, когда умерших еще не было принято хоронить в гробах. После похорон «доски» с начертанными на них именем, датами жизни умершего и краткой эпитафией часто устанавливали на кладбище или вдоль дорог.