Когда он закончил школу, ей приходилось целями днями держать его взаперти в комнате, он ведь ни за что не хотел оставаться дома и крестьянствовать.
— А теперь уж всё, смирился, больше не бунтует, — заключила она.
Пройдя мимо полускрытого туей креста и скамеечки, сидя на которой, по утрам вдова доила корову, они зашагали в гору. Вдова рассказала, что несколько лет тому назад в соседский хлев ударила молния. Случилось это первого сентября, она-де до сих пор помнит все во всех подробностях. Дождя тогда не было, но тучи нависли черные. Сосед еще весной купил у какого-то коммивояжера громоотвод. Большинство крестьян боятся грозы (некоторые даже, как разразится гроза, выбрасывают за дверь детскую одежду, чтобы молния не ударила в дом, — есть, мол, такая старинная примета), но громоотвода нет почти ни у кого. По большей части молния попадает в высокие яблони да сливы, что растут вокруг дома. Если у Ашера есть время, она может показать ему деревья, расщепленные молнией. Вот и в ее собственную большую грушу раз ударила молния. Ее тогдашний жилец как раз вышел за дверь, хотел посмотреть, сильная ли разыгралась гроза, и тут молния как ударит, да как бросит его наземь! Она негромко посмеялась. Сама она за злоключениями соседа наблюдала из кухонного окна. На улицу выглянула из-за грома — так грохотало, что она сразу поняла: где-то поблизости молния ударила. Коровы мычали так, что слышно было по всей округе! Потом из хлева как вырвется пламя, как повалит дым! Да и гумно, и сено, и пустые бочки, все так и занялось! Пожарные из Праратерэгга и Санкт-Ульриха выехали быстро, но спасти хозяйственные постройки уже не смогли. Компания, которая устанавливала громоотвод, не возместила ущерб, а договора страхования сосед не заключал, вот и пришлось ему самому за все платить.
На бесснежной стороне склона младшая девочка и ее сестра, съежившись, сидели на санках. Они бросились к нему, и Ашер привез их наверх. В кухне маленькая девочка снова заладила свое «шшш…», «шшш…». В руке она держала платок в синюю и белую клетку, и этим платком Ашер вытер ей нос. Он посадил девочку на колени, положил перед ней листок бумаги и вручил ей карандаш. Однако девочка по-прежнему повторяла «шшш», «шшш» и смеялась, высовывая язык.
— Они ей дают тараканов, думают, она от этого выздоровеет. Растолкут и подсыплют ей в кофе, — сказал булочник с насмешливым видом.
Ашер ответил, что это все ни к чему, а вот заниматься с девочкой действительно нужно.
— Да кто ею будет заниматься? — возразил другой сын вдовы. — Все заняты.
Колготки на девочке были разорваны, из прорехи выглядывала голая коленка. Между тем соседка поставила перед Ашером чашку чая со шнапсом. Выходя, она заперла дверь снаружи. На вопрос Ашера, зачем это, старшая девочка ответила, что мама пошла за деньгами. А где она их прячет — секрет. Наконец, соседка вернулась, уже в бежевом пальто, аккуратно причесанная. Она села в машину к булочнику, но тут из погреба появился ее муж и захотел узнать, куда это она собралась.
— Уезжаю, — ответила она.
— А работать кто будет? — спросил муж.
Подняв брови, он выжидательно смотрел на нее. Оба молчали. В конце концов, женщина, опустив голову, вышла из машины.
По дороге на свиноферму вдова объясняла, что ей уже не раз делали предложения, но она всем отказывала.
— Все пьют, а как напьются, давай драться, или часами сидят на кухне, ругают жен, честят их на чем свет стоит, — сказала она.
А многие, мол, еще и ревнивы, спасу нет: вообразят себе невесть что и обвиняют беззащитных жен, что они-де им изменяют и кричат, и такими словами, даже при детях, хоть бы постыдились. Само собой, она одна, все хозяйство на ней, разве что старая тетка да сын помогают, батраков-то в их краях накладно нанимать, ну, может, только по часам или поденно, а все-таки замуж она ни за кого не хочет. Вот хоть бы муж ее, она упросила его, умирающего, привезти домой на «скорой помощи», и все потому, что его последним желанием было умереть дома, вот взять хоть бы его — человек он был добрый и работящий, но, с другой стороны, ни на что никогда не мог решиться, а многое из того, за что брался, просто бросал. Например, когда в тысяча девятьсот шестьдесят первом году во всей общине проводили электричество (до того все обходились керосиновыми лампами, а о радио никто и вовсе слыхом не слыхивал), он один не стал. То-то она наплакалась, когда ночью во всех домах в округе стало светло, как днем. Только год спустя, когда понял, что тут у него вышла промашка, отправился в электрокомпанию и подал заявление, чтобы провели проводку. А еще запрещал ей сажать возле дома красную смородину, говорил, все, мол, эти фрукты-ягоды ни к чему. А она посадила смородину сразу после его смерти — и вот вам, пожалуйста, смородина ей приносит главный доход. Хотя тяжело, конечно, на крутом склоне смородину подстригать, поливать и собирать (она для этого каждый год нанимает две югославские семьи за сущие гроши), зато вот посадила смородину, и может без трактора обойтись.