Войдя в бальный зал, Ашер ощутил, как дощатый пол подрагивает под ногами танцующих. Это его позабавило. Он снова уселся за стол и принялся разглядывать танцоров, на сей раз обратив внимание на пожилого мужчину, который танцевал с девочкой, словно случайно трогая то попку, то маленькую неразвитую грудь. Девочка плясала с отсутствующим выражением лица, точно ничего не замечала. Ашер вспомнил, что он уже не раз становился свидетелем подобных сцен. Если девочка воспринимала все это с полным равнодушием, значит, происходящее в порядке вещей. В зал вошел парень со шрамами на груди, и кто-то из гостей встретил его радостным: «Хайль Гитлер!» Возможно, Ашер пропустил бы этот возглас мимо ушей, если бы не сегодняшний разговор с толстяком, который сейчас как раз сидел за столом напротив. К тому же, когда он услышал нацистское приветствие, ему вспомнились избитые фразы, которыми обменивались гости, особенно развеселившись и расходившись: «Помирать, так с музыкой!», «Счастливые часов не наблюдают!»,[14] и весь зал неизменно разражался взрывом хохота.
Тестя Цайнера теперь явно клонило в сон. Ашер и не заметил, как пробило полночь. Оркестр спустился с эстрады и смешался с приглашенной публикой. Гости по очереди вставали с мест и произносили тосты «за здоровье новобрачных, за свидетелей со стороны жениха, за свидетелей со стороны невесты и за всех присутствующих». Потом они читали стишки собственного сочинения о новобрачных или о других гостях, в основе которых всегда лежало какое-то происшествие. После каждого произнесенного стишка оркестр играл туш. Стишки изобиловали непристойными намеками. Ашер уже замечал, что за свадебным столом и мужчины, и женщины открыто говорили на скользкие темы и отпускали скабрезные шутки, причем самые непристойные замечания, особенно, если их делали женщины, сопровождал самый громкий смех. Дети молчали, ничего не понимая, или отворачивались, притворяясь, будто ничего не понимают. Трактирщик стал обходить гостей с корзинкой, собирая деньги для музыкантов. К удивлению Ашера, трактирщик и оркестранты подошли и к нему, и тогда он встал, пожелал всем счастья и опустил в корзинку заранее заготовленную банкноту. Он платил последним, и потому, к его немалому облегчению, стоило ему положить деньги, как все потеряли к нему интерес. Теперь крестьяне казались ему эмигрантами, вдали от родины живущими по старинным обычаям. Жених был автомеханик, невеста — портниха. Только Хофмайстер, кроме всего прочего, работал дома на ферме, да, само собой, его жена. От Ашера не укрылось, что ей приходится и заниматься хозяйством, и помогать в поле, и кормить скотину, и готовить, и растить детей. Однажды Ашер видел, как женщина с ногой в гипсе ковыляла по двору в хлев. Когда он спросил, почему она встала с больной ногой, та ответила: «А кто за меня по хозяйству хлопотать будет?» Мать невесты работала на птицеферме в Пёльфинг-Брунне, отчим — в сельскохозяйственном кооперативе в Визе. Земли у них не было, только дом с палисадником. В окрестностях Санкт-Ульриха таких домов было немало. Невеста уселась на стул, и свидетельница стала осторожно расплетать ленты в ее волосах, тут подоспела мать, выхватила у свидетельницы ленты и венок, нахлобучила его себе на голову и пошла плясать с одним из гостей. Когда музыканты доиграли, один из свидетелей выбежал на эстраду и запел куплеты собственного сочинения. Это были двустишия, экспромты, содержанием коих была первая брачная ночь. Гости сидели молча, в ожидании жареной курицы, которую обыкновенно подавали после полуночи. Некоторые куплеты вызывали у них взрывы хохота. Ашер отяжелел от вина. Когда тесть Цайнера крикнул ему, что свидетелевы куплеты ему ой как потрафили, Ашер послушно поддакнул. Он заметил, что Хофмайстер вздохнул с облегчением и, чтобы сделать Хофмайстеру приятное, поддакнул еще раз. Тогда Хофмайстер громко рассмеялся, глядя на него. Подали жареную курицу, и гости принялись за еду, а свидетель все пел и пел. Еще до этого проснулась старуха, неспешно встала, вышла и, все с тем же угрюмым выражением лица, вернулась в зал. Она взяла со стола свою сумочку, поставила ее на пол и крепко зажала ступнями. Потом взяла с тарелки куриную ножку и, положив в рот маленький кусочек, скорчила девице рожу, чтобы показать, что еда ей не нравится. Ашер отвернулся. Хотя старуха поражала своей заносчивостью, она чем-то ему нравилась. Свидетель допел куплеты, а под конец, сверля трактирщика глазами, крикнул: «Пусть фотограф снимет остатки, тогда у него будет, чем дома поужинать!» Трактирщик на замечание не отреагировал. Он как раз объяснял Ашеру, что на свадебном обеде всегда присутствует священник, но на сей раз он никак не смог принять приглашение.
14
В оригинале — строка драмы Ф. Шиллера «Валленштейн» «Dem Glücklichen schlägt keine Stunde!» (1780).