— Вы хотите войти в дом? — спросил унтер-офицер.
— Да.
— Вы врач? Это мне передал жандарм. Я и не знал.
Он повернулся и велел Ашеру следовать за ним.
— Помощь там оказывать уже некому, — добавил он.
Двое жандармов, стоявших у двери, ждали, что будет дальше.
— Пропустите доктора, — приказал унтер-офицер, потом обернулся к Ашеру и предупредил:
— Когда захотите выйти, постучите!
Он поднес руку к козырьку фуражки, и Ашер, хотя и знал, что жандарм всего лишь сделал рутинный жест, почувствовал себя польщенным. Дверь дома была выкрашена зеленой и белой краской. Ашер вошел. Сквозь три маленьких окошка над одной из дверей, которые вели из сеней вглубь дома, проникал свет, поэтому Ашер толкнул эту дверь. Прямо перед ним выросла фигура часового, заслонявшего вход в комнату (за его спиной смутно виднелись только вторая дверь, кухонная лампа и коричневые обои на стенах).
В полутьме глаза часового скрывал козырек фуражки. Потребовав у Ашера назвать имя и род занятий, он пожал плечами и посторонился. На плече у него висела закинутая за спину винтовка, однако вид при этом был довольно мирный и уж никак не воинственный.
Кухня, открывшаяся взору Ашера, была небольшая. У стола с пластмассовой столешницей стояла деревянная скамейка. На ней полулежал человек, голова которого была укутана прозрачным полиэтиленовым пакетом. Там, где, вероятно, находилось лицо, пакет был запятнан кровью. Внимательно рассмотрев убитого, Ашер понял, что он не лежит, а все еще сидит, вот только склонившись в сторону, бессильно свесив левую руку до полу, а правую прижав к груди, так что виднелись несколько пальцев. Под головой натекла большая, темная лужа крови, а рядом с ней растекалась другая, поменьше, водянистая. Рядом со скамьей стояли домашние тапочки, на столе лежал нож для масла, брошенный среди клочков бумаги, на которых как будто рисовали дети, а потом оставили на столе, потеряв интерес к рисункам.
Ставни были закрыты, поэтому в комнате царил полумрак. Дешевые узорчатые занавески кто-то сдвинул в сторону, на одном из подоконников примостился утюг. На нижней половине окон, как Ашер часто видел и у пожилых горожан, висели коротенькие занавески. В углу на стуле он заметил стопку детского белья, чуть дальше рядом с диванной подушкой лежала шляпа. Под столом валялся листок бумаги с каким-то рисунком. На стене висело маленькое распятие, под ним — стеклянный флакончик, из которого торчали ветки. Кровь забрызгала даже дверь, на ней еще виднелись нестертые капли.
— Жена показала, что он ворвался с ружьем в руке, — сказал жандарм. — Выстрелил ее мужу в голову. Двое детей сидели с ним вместе за столом, а она у плиты варила кофе. Люшер, такова фамилия убийцы, после этого бежал, вероятно, пересек границу и — в Югославию.
— Вы его знаете? — спросил Ашер.
— А как же, — откликнулся жандарм.
У него-де было прозвище «брючник», потому что его дед шил кожаные штаны для штирийских костюмов. Он немного подумал. А отец его, получив повестку в, как он выражался, «гитлеровскую армию», утопился в колодце. Сын же был известен как «фанатичный поборник справедливости».
Теперь он точно решил вдоволь наговориться. Вероятно, он был рад, что может хоть с кем-то перемолвиться словом. По-видимому, здесь, в кухне, он провел с убитым не меньше часа и все это время вынужден был разглядывать мебель и застреленного. Ашеру было интересно, хорошо ли он знал убитого. В свете кухонной лампы он заглянул под козырек его фуражки. Лицо у жандарма оказалось длинным, морщинистым и загорелым, как у человека, привыкшего много бывать на солнце. От его плаща исходил запах нафталина, видимо, плащ ему приходилось надевать не часто.