Его привели в небольшую темную комнату с большим телевизором и мягким креслом напротив него. Похоже было на зрительный зал на одного. Андрей стоял, рассматривал кресло и колебался, боялся сесть в него. Вернулась настороженность - все было в новинку, и что-то подсказывало, что в этой комнате добра ему никто не желает.
- Присаживайся, Андрюша, - позвал доктор в маленьких аккуратных очках, с проплешиной на лбу. - Ничего не бойся.
- Для чего телевизор? - чувствуя, как пересохло в горле, спросил Андрей. Доктор переключал провода, возился с чем-то похожим на видеоплеер.
- Будем смотреть то, что тут смотреть запрещено, - повернулся к нему доктор. Он улыбался по-домашнему, по-доброму. Наверное, эта улыбка призвана была успокоить Андрея, но он наоборот почувствовал, как стекает между лопаток прохладная капелька пота. - Стоя, что ли, смотреть будешь?
- Я не люблю такие кресла, спина устает, - не слишком уверенно соврал Андрей. - Можно, я лучше на стул рядом?..
Доктор, кажется, даже расстроился, вздохнул:
- Тебе уже рассказали, да?.. Ну ладно, сажайте его.
И снова непреодолимая сила с человеческими лицами двух санитаров. Его не просто посадили - ремнями зафиксировали руки, застегнули еще один на талии, пристегнули голову.
- Итак, Андрюша, - по-доброму продолжал доктор, подняв со стола пульт, - будем смотреть твое любимое. Гейское порно. С небольшим массажем.
Первый разряд тока ударил в поясницу, прошелся по всему телу. Включился темный экран, словно чей-то огромный глаз распахнулся посмотреть на эти мучения.
***
Не так страшна была боль, как унижение от случившегося. Андрей чувствовал, что произошедшее отвратительно сказалось на настроении, и испорчено оно надолго, и не хотелось ни есть, ни читать, ни в сад, только спать. Он подумывал о том, что наверняка так же чувствуют себя жертвы насилия, но ему это преподносилось как лечение, и жаловаться он не мог. Он ведь догадывался, что что-то такое они и попробуют сделать.
Календарь висел только на регистрации, за спиной медсестры. Для остальных дни сливались в одну жвачку, и Андрей пытался прикидывать - экзамены уже начались? Или закончились? Где-то там, за стенами больницы, существовал другой мир, и иногда Андрей начинал паниковать - как же институт, как же вступительные экзамены? Ведь не проведет же он в этом месте всю жизнь?
На "процедуры" водили через день. Не помогало сбегать или прятаться. Не помогало скандалить - получал разряд электрошока на месте, потом перед сеансом еще и кололи успокоительным. И некому было даже соврать, что вылечился.
Соседи по палате, молчаливые и державшиеся особнячком, между собой говорящие только шепотом и короткими диалогами, постепенно из безликих призраков становились реальными.
Самым странным был Эдуард, утверждавший, что он Эльвира. Андрею казалось, что вряд ли все ограничивалось электрошоком в лечении Эдуарда. Иногда его привозили в палату среди ночи на каталке, перекладывали в кровать. Он был в сознании, шумно дышал, иногда болезненно стонал, но на видимых участках тела утром не было никаких ссадин. Из чего Андрей решил, что Эдуарда не били. Еще был метод пряника, когда в палату к нему приходил его доктор, садился напротив и вполголоса, хотя слышали все, выговаривал: "Эдик, ну ты чего уперся? Тебе лечение совсем впрок не идет, я же вижу. Потому что ты сопротивляешься. Ты чего добиваешься? Чтобы тебя в настоящую психушку отправили? Я ведь могу. У тебя и диагноз будет шизофрения. Там есть Наполеоны, Сталины, а ты будешь Эльвирой. Но ты ж понимаешь, что ты мужик. Чего ты уперся, а? Тебе это место курортом покажется по сравнению с тем".
Стригли Эдуарда исключительно налысо. Вел он себя жеманно, по-женски. Как-то украл у медсестры помаду, чтобы накраситься. В тот день его в палату не вернули даже на ночь. Андрей даже боялся сначала, что этот человек с ним заговорит. А потом поймал в себе это чувство брезгливости, которое испытывал к ним медперсонал, и устыдился. Но заговорить с ним так и не решился.
У окна располагалась койка Александра. Александр, подтянутый спортивный мужчина лет сорока, не был геем. Андрей помнил его еще по тому времени, когда в доме был интернет. В тех роликах Саша выступал с трибун, говорил сурово и жестоко. Рассказывал о произволе полиции, о пострадавших товарищах, призывал что-то подписывать, не давал покоя чиновникам. Саша был вымирающим видом оппозиционера, и первым, кто заговорил с Андреем после его появления. Просто спросил имя и возраст. Подумал о чем-то, приложив пальцы ко рту, словно сигаретой затягивался, и отстал. Их общение сводилось на бытовой уровень, даже соседи по общаге наверняка больше разговаривают, чем они. Саша и с Эдуардом ходил курить. И хотя Александр оказался тут беспричинно, даже он к Эдуарду, которым часто брезговали свои, относился как к равному. И все же Саша отличался. И рядом с ним Андрей впервые ощутил какую-то свою неполноценность.
Четвертую кровать занимал подросток на два года младше Андрея, Егор. Андрей часто видел его, когда Егор в коридоре ходил за своим молодым доктором, всегда выглядевшим таким занятым, и уговаривал:
- Ну дядь Костя, ну я же здоров уже, вы же врач. Вы же понимаете. Ну не могу я больше среди пидоров этих, ну выпишите меня домой уже.
- Ну да, а через год снова к нам, знаем мы таких "здоровых", - возражал "дядя Костя".
- Да вы же сами говорили, подростковый гомосексуализм. Да возраст такой... Я ж и не дрочил на это, мне просто интересно посмотреть стало, а тут и ваши приехали. Ну дядь Костя, меня же и не лечат уже больше. Ну как я тут могу, а? Ой, изнасилуют они меня, и вы же будете виноваты, что не выписали вовремя.
Говорил Егор только с Александром, и то глухо, с пренебрежением, глядя исподлобья. Словно бы Саша радоваться должен был, что с ним вообще говорят.
Андрей старался абстрагироваться от происходящего. Брал в библиотеке книгу за книгой, но дальше сотой страницы не уходил, они одна за другой начинали напоминать ему что-то неприятное, мерзкое. Словно эти книги бесчувственно с тумбочки смотрели, как его пытали, а сами что-то могли сделать, чтобы помочь.
Как-то ночью проснулся от чего-то странного - словно собака скулила. Приподнялся, осмотрелся - может, плачет кто. Свет в комнате не выключался, только становился более тусклым ночью. Всех соседей по палате было видно, и все они спали. Полежал еще, но скулеж не давал покоя. Вдруг кому-то плохо, может быть, даже животному. Так реагируешь на свистящий на кухне чайник - невыносимо, и заснуть не получалось - бухало в груди сердце, разыгрались нервы.