Вернулись и процедуры. На первом же сеансе после карцера ему не привязали руки, вышли за дверь санитары, чего раньше не случалось, как-то счастливее выглядел доктор. И на экране, на котором до этого показывали порно, появилась мама. Ком тошноты подкатил к горлу, рефлекторно дернулся, но разряда не было. Только видео с мамой, спокойной и грустной.
- Здравствуй, Андрей. Ты, наверное, себе всякой ерунды тогда напридумывал. Но мне объяснили, я была не права. Все равно, что выгонять тебя из дома, если бы у тебя вдруг туберкулез обнаружили... Или СПИД. Я правда надеюсь, что ты и их не подхватил. Они сказали, что это лечится. Шансы пятьдесят на пятьдесят, но надо, чтобы и ты тоже захотел вылечиться. Показали этот ваш санаторий... Не так все страшно, вы там гуляете. Столько пидоров в одном доме, чем только думают?.. Ты вот что, ты знай, я Сереже сказала, что ты заболел. Что нам к тебе нельзя, чтобы не заразиться. Сережа думал, что тебя посадили... Насчет себя не определилась, но Сережа тебя ждет. Да и я, куда я денусь... Ты давай только... Выздоравливай.
Андрей плакал, спрятав голову, опустив ее к коленям. Доктор гладил по спине так, словно понимал что-то.
- Ну-ну, - успокаивал он. - Видишь, как тебе повезло. Я тут давно работаю. Редко кого обратно ждут, часто просят наоборот никогда не выпускать.
"Повезло". Андрей никогда бы не подумал, что это слово может быть таким жестоким. Когда он уже успел успокоиться, втянуться в ритм больницы, привыкнуть к этому месту как к новому дому, его откопали из этой могилы. Отряхнули от земли, поправили волосы и бросили к матери. А гнить-то он от этого не перестал. Мама ждет не его, мама ждет того, кто выйдет отсюда "здоровым", и кем Андрею никогда не стать.
Утром в палату заглянул доктор, один из многочисленных, что сновали по больнице. Объявил, как детям:
- Сегодня будет прогулка в саду.
Радости не выразил никто - закряхтел Эдуард, словно его куда-то на каторжные работы отправляли. Отвернулся Егор.
- А почему раньше никто в саду не гулял? - просто так, в пустоту спросил Андрей, словно рыбацкую леску забрасывал. Эдуард, искавший тапки под кроватью, ответил:
- Потому что не каждый день журналисты зарубежные приезжают. Андрей, ты от камер только подальше держись, если зубы не лишние. У них там есть нужные люди, которые и расскажут, как хорошо мы тут живем и идем на поправку.
Андрею и жаловаться было не на что особо. То есть было, но объяснить этого, тем более на камеру, он не смог бы. Рассказать историю с санитарами? Жаловаться на электрошок? Все это казалось тут, даже не в этой больнице, в стране, в порядке вещей. Общее приличие, скрывающее огромную темную яму, в которую сам Андрей с радостью бы не заглядывал. И вроде бы нормально все, и улыбаются все, и все тут для твоей пользы, но ощущение, что попал в фильм ужасов, и в каждом шкафе по монстру-маньяку понатыкано. Он боялся и в то же время ждал возвращения Саши. Боялся потому, что тот мог ненавидеть его за то, что Андрей втянул его в эту историю. И все равно верил, что нет, не будет.
Саша был памятью о тех временах, когда еще что-то можно было исправить. Успешно забытой за ненадобностью. Тогда показалось, что лучше и забыть, в конце концов ни Андрея, ни его семьи борьба всех этих людей так и не коснулась. Все осталось как есть, и если бы не ориентация - поступал бы сейчас в институт, строил бы планы. И наверняка пытался бы понять, почему друг с другого факультета привлекает больше, чем первая красавица института.
Выход во внешний ухоженный двор был похож на выход в космос. Заходилось сердце от невозможности этого. От того, что можно устроиться с книгой под деревом, подальше от шума, и никому не мозолить глаза. Но на прогулку выпустили всю больницу, ее пациенты бродили по периметру, как овцы, и не знали, что им со всем этим богатством делать. Доктора предлагали шахматы, шашки, ракетки. Расставляли их, словно они были фоном для фильма. Выбранное Андреем место забраковали, мягко попросили пойти читать на лавочку.
"Озеро", в котором жил Андрей, вдруг превратилось в речку, появились новые лица, и у них с собой были камеры. И тогда Андрей почувствовал себя запертым в клетке хомяком, на которого пялятся через зрачок камеры миллионы зрителей. А ему даже сказать им нечего. Что могло бы прорасти из него, если бы его не похоронили тут, оставив единственную надежду - вывернуться наизнанку. Перестать быть собой, но остаться клейменым, заподозренным и навсегда непригодным. Андрей уже боялся мира за этими стенами. Здесь ему не хотели зла, снаружи люди не были так осторожны к парням с его клеймом.
И внутренне напрягся, когда включили камеры. Что-то заставило застыть, попытаться отсесть в заросли подальше и не попадать в объектив. Репортеры говорили на немецком, врач отвечал на ломанном английском. И улыбался, всерьез, как обычно улыбался им, пациентам. Словно с той стороны на него смотрели такие же "больные" люди.
А потом что-то случилось. Перелом. Сначала стало тихо, слышно было только речь на фоне, и Андрей воспринял эту тишину как то, что остальные тоже смутились от пристального внимания, тоже ощутили себя животными в зоопарке. Но нет, многие словно играли в "Морская фигура замри" - перестали переставлять шахматы, оборвали оживленный разговор, побросали книги, газеты. Отвлеклись на них остальные, смотрели удивленно, как и Андрей. И только доктора и репортеры, поглощенные собой, воспринимающие этих людей только как фон, продолжали заниматься делом.
Первым встал Эдуард. Прошел по доске с шахматами, раздавив ее, разбросав фигуры и, набирая скорость, бежал, как в атаку, к железному забору клиники. Санитары заметили, наконец, бросились наперерез, Эдуарда сбили с ног. Поймали еще одного. Но санитаров не хватало на всех. Андрей смотрел, завороженный, и не понимал. Если они вздумали бежать, то почему к забору, а не к широко открытым воротам клиники. Опомнился доктор, словно оборотнем перекинулся, заорал прокуренным голосом:
- Вырубай! Вырубай сейчас же!
И Андрей подумал, что это про камеру.
А потом первый из пациентов добрался и схватился руками за прутья забора. Разряд был как от удара молнией, первый рухнул на спину. Спотыкаясь, спеша к чему-то, забора коснулся так же отчаянно второй больной, с тем же результатом. Пятерых зажарило, прежде чем охранник, мямливший: "Так ведь убегут", выключил напряжение. Спокойный сад в момент превратился в поле боя.