Ему казалось, что он видел эту девушку в то время, когда интернет был разрешен. Она тоже была тогда еще подростком, цеплялась за отца, которого уводили в автобус с решетками на окнах. А она плакала, словно его забирали навсегда. Ее отец отсидел тогда всего пару недель, после чего его благополучно выпустили - Андрей следил за его судьбой, и все обещал себе однажды пробраться на одно из собраний и посмотреть на него вживую.
Ее отца убили позже, где-то через год, и это было даже в новостях. И ведущие делали вид, что не знали, кому он мог мешать. Тот выпуск Андрей видел по ускользающим крохам интернета.
- Вы знали Деновича? Василия Андреевича, - спросил Андрей уже у Александра, вернувшись в палату. Егор проворчал что-то, демонстративно надел наушники. Саша положил книгу на грудь, подумал, глядя в потолок.
- Да, мы общались. Он звал в одни из своих "эфиров" рассказать, что происходило со мной в полиции. Думал, что это как-то поможет. Говорил: "Хоть одну задницу подожжем, а уже хорошо", - Саша вернулся к книге, Андрей сел на кровати лицом к нему, собираясь с мыслями.
- Мне никогда не было стыдно за то, кто я такой, - признался шепотом, чтобы больше не услышал никто, даже Егор. - Именно потому, что они вас клеймили геями. И я тогда подумал, что... Я подозревал это в себе... И я думал, что раз такие достойные люди... со мной наоборот все. Ну, вы же понимаете?..
Александр молчал, словно увлекся книгой настолько, что не хотел отвлекаться.
- Я смотрел вас по интернету. Мне было всего ничего... Но я понимал, что тут не так что-то. В этом мире, в этой стране... И я болел за вас...
- Может, мы проиграли именно потому, что за нас болели сидя дома и глядя на нас в интернете?.. - спросил Саша, все еще глядя в книгу. - Это не было борьбой. Это все равно, что меня били бы на площади, и я бы говорил: "Смотрите-смотрите, он бьет меня". И все такие: "Да, и правда. Вот негодяй". Я ничего не делал, чтобы защититься, они - чтобы защитить. Нас упаковали в мягкий картон и заперли тут. И вот ты знаешь, что я не должен быть здесь, доктора все знают, а все же... Все же я тут. Это как теперь... какая-то тонкая грань, когда вы даже жаловаться не можете на то, что вас тут заперли. Вас кормят, есть библиотека и свой кинотеатр, есть культурные мероприятия и застолья на праздники. Даже посещения разрешены, больше, чем в тюрьме. Но вы же понимаете, что это уже не свобода. Но единственный раз, когда выразили недовольство, это когда они на прутья бросались, - Саша повернул голову, посмотрел в глаза: - Сказать, почему я вообще с тобой так разоткровенничался?
- Потому что я того парня в коридоре не бросил, - пожал плечами Андрей.
- И это тоже. Потому что ты тоже за свою ошибку отсидел. И снова не можешь жаловаться - ты проявил агрессию. А в карцере была мягкая кровать и еда ничем не отличалась от столовой. Ты знал, что в цивилизованных странах карцер запрещен даже в тюрьмах?
Андрей не знал. Некому было об этом даже рассказать.
Саша словно выдохся, повернулся спиной к нему, уткнулся в книгу. И Андрею показалось, что в это время и в палате стало темнее.
***
Сначала глазам своим не поверил, думал, обознался.
- Я знал одного из ваших, он трижды сбежать пытался отсюда. Потом присмирел. За год вылечился, еще полгода его тут продержали удостовериться. Не так давно я встретил его - дочь на будущий год пойдет в школу, жена красавица. И вы тоже сможете снова стать обычными людьми, не ставьте на себе крест, - лектор отпил воды из стеклянного стакана, перевел дыхание. Сегодня он был размерен и спокоен, как сытый кот.
Во втором ряду сидел, опершись локтями в колени, учитель Андрея. Тот самый, которому он почти признался. Тот единственный, кто мог его выдать.
Внутрь словно углей забросили - и стало одновременно тошно, противно и в то же время жарко. Андрей взглядом прожигал его спину, все думал, что нет, показалось, не он это. Не может быть он. Нельзя так над человеком издеваться, чтобы это - и он. Но тот обернулся, заметил взгляд и кивнул, поприветствовав. Угли стали пеплом, Андрей почувствовал, что захлебывается им, поспешил к выходу. Санитарам у дверей, попытавшимся остановить, бросил только: "В туалет", - и был, видимо, так бледен и страшен, что его пропустили.
Долго стоял согнувшись над унитазом, все ждал, когда начнет тошнить, но ничего не выходило. Тошнота, как буря, оставалась внутри, давила на сердце, кружила голову.
У туалета уже ждали санитары - как только нашли? Мелькнула мысль, что, может, глядя на его бледный вид, тоже отпустят, плюнут на это дело, но нет, снова черная комната с широким экраном и фильмы, предназначенные для одного зрителя. Но последние пару недель электрошок чередовали с рвотным, и это как раз был день рвотного. А лучше не становилось. Напротив, словно желудочный сок, полупереваренный завтрак, был тем, что обволакивало боль. А теперь она осталась внутри Андрея одна и должна была того и гляди прожечь ему желудок, живот, и вывалиться тлеть на пол урановым прутом.
Учителя знал исключительно как Павла Семеновича - человека глубоко за тридцать, ближе к сорока. Прямого, строгого, и даже шутил Павел Семенович с каменным выражением лица. В школе его уважали и дети, и учителя. Он как-то умудрялся поддерживать порядок, не повышая голоса. Что могло быть пошлее, чем влюбиться в учителя. Только вот теперь этого чувства любви не было, наоборот, была обида. Андрей мог винить этого человека в том, что оказался здесь.
Когда наступил вечер, комната окрасилась полумраком - еще не включили ночной свет, но уже почти погас дневной. Андрей не мог читать, ничего не мог. Но он всегда с процедур возвращался немного шальным, поэтому никто ничего не заметил. По-прежнему пустовала кровать Эдуарда. Больница гудела на сотни разных голосов - чуть приглушенно, чтобы не мешать друг другу, но никто не кричал, не спорил, как это часто бывало. Наверное, сумерки успокаивали всех.
И именно в это время затишья и глади Павел Семенович показался в дверях палаты и спросил:
- Андрей Саповский тут?
Андрей, словно ребенок, успел завернуться в одеяло, как в кокон, с головой. И в то же время понимал, что бывший учитель не мог не видеть этого.
После паузы послышался голос Саши:
- Неа. Не тут.
И по тону было ясно - Павел Семенович знает, что он врет.
- Скажите, что я хотел поговорить. Если готов, то я в столовой буду.
Андрей не был готов. Никто ни о чем не спрашивал, бывший учитель сразу после этого ушел. А Андрей не выбирался из-под одеяла до самого отбоя. Иногда, как еж, высовывал нос, смотрел на ночное освещение, и снова закрывался.