— Э! Э! Ты о чём? — удивился я.
— Есть счастье на земле?
— Смотря о чём речь. Если ты имеешь в виду заветную мечту…
— С тобой легко и просто разговаривать. Всё-то ты знаешь… Ты счастлив?
— А ты?
— Ты не ответил.
— Наверное. Хотя бы потому, что жив.
— Хорошо, поставлю вопрос иначе. Чего ты хочешь?
— Хочу кончить институт, хочу приносить пользу…
— Кому?
— Всем.
— Ханжество.
— Хочу работать…
— На кого? На ту гниду из военкомата, о которой ты рассказывал? Труд, запомни, это субстанция и мера стоимости.
— У тебя плохое настроение, — сказал я. — Проснёшься завтра…
— …а тебя нет.
— Что случилось, Димка?
— Ладно, я пошёл. Да! Чего я приходил-то… Если со мной что-нибудь случится…
— А что с тобой может случиться?
— Возможно, я уеду. В дорогу дальнюю. Так вот… Если я уеду, ты заходи изредка к матери. Она к тебе хорошо относится.
— А отец?
— Отец? Отец — книжный червяк. Он вокруг себя ничего не видит.
— Чем я могу тебе помочь?
— Только этим. Ладно, я двинул.
Пройдя несколько шагов, Димка оглянулся и спросил:
— Так, говоришь, раздели тебя?
— Ага, вон на том углу.
— Вот сволочи! — сказал он и почему-то рассмеялся.
Суд длился десять дней. Как выяснилось, они чистили склады и занимались грабежами почти всю войну. Все Димкины подручные были дети ответственных работников, и никому в голову не приходило заподозрить их в чём-нибудь подобном. В то время гражданские объекты охраняли старушки-бабушки, не знающие, с какого конца стреляет берданка. К складу подъезжали на грузовой машине, обрезали телефон, загоняли бабку под стол, быстро загружали машину — и по газам! Когда судья спросил у Димки, откуда у него «вальтер», тот сказал, что купил его на базаре у офицера. Димкин отец отрёкся от него, а раздавленная горем мать сидела в зале суда, не спуская с Димки печальных глаз. Временами он нежно ей улыбался, как будто хотел сказать: «Ничего, все будет хорошо». Я держался в стороне, боясь подойти к Вере Николаевне. Когда выносили приговор, она не дослушала — упала в обморок, чувствуя, видно, что грозит ее сыну.
— Да помогите же вы ей! — заорал Димка, прерывая чтение приговора. — Суки! Гады, живодёры! Вам мало моей жизни, вы ещё всех моих близких хотите угробить? Петя, да помоги же ты ей!
Я бросился к Вере Николаевне, подхватил её на руки, как ребенка, и понёс к выходу. Растерявшийся судья прервал чтение. За моей спиной поднялись дикий гвалт, брань и топот. Набежала милиция и выгнала всех из зала. Кто-то вызвал «скорую помощь», и Веру Николаевну привели в чувство. Она непонимающим взглядом окинула толпу любопытных, потом глаза её расширились, и, схватив меня за руку, она крикнула: «Скорее!» Когда мы вернулись в зал, приговор уже вынесли и осуждённых выводили по одному. Димки не было. Я спросил у милиционера:
— Что Станкевичу?
— Вышка. А что же ещё?
Возвращались мы с Верой Николаевной пешком. Я вёл ее под руку и молчал. Молчала и она. У дома Вера Николаевна остановилась и поглядела в окно. Из окна на неё вопрошающими глазами смотрел Димкин отец. Вера Николаевна безнадёжно махнула рукой и повернулась ко мне.
— Что нам делать? Посоветуйте, Петя! Неужели…
— У вас деньги есть?
— Деньги? Милиция забрала все — и наши сбережения тоже. Вот если только библиотека…
— Продайте. Поезжайте в Москву и отдайте эти деньги тому, от кого зависит Димкина жизнь. Действуйте через адвокатов.
— Я попробую.
— Неужели вы…
— Ты хочешь спросить, знала ли я про Диму? Так?
— Да.
— Знала. Он обещал бросить, но не успел. Не могла же я донести на сына! Отец, по-моему, тоже догадывался, но молчал. О господи! За что?! Ладно… Спасибо за совет.
У меня настала пора экзаменов, и я с головой зарылся в книги. Экзаменаторы отнеслись ко мне снисходительно, так как явился я в гимнастёрке со всеми орденами и медалями.
Прошло время. Приговор суда изменили, и Димке дали десять лет.
Мы продали квартиру и уехали из этого города. Лет через пятнадцать, проезжая мимо родных мест, я завернул к дальним родственникам и, естественно, пришёл в наш тихий переулок. Все было так же, как и пятнадцать лет тому назад. И крыльцо, и окно, и дерево под окном. Я подошёл к Димкиному дому и постучал. Дверь открыла незнакомая женщина.
— Скажите, Станкевичи здесь живут?
— Нет. Здесь таких нет.
Из окна второго этажа высунулась какая-то старушка.