Мир вступал в новое тысячелетие, а по просторам России всё так же понуро бродила заезженная кляча безвременья. На волне возмущения циничными актами терроризма к власти, пока только «премьерской», пришел вынырнувший из ниоткуда, как небезызвестный дон Рэба в повести «Трудно быть богом», серый кардинал Владлен Владленович Бездорогин. Фамилия «спасителя» была много-, вернее, малообещающей. Облик же «геройского разведчика» был отнюдь не серым, а каким-то уже совсем тускло-бледным.
Циничный Геныч долго мучился, прежде чем нашёл для новоявленного мессии подходящую кличку ( а в деле награждения людей кличками муромский мизантропище был просто беспощадным), но всё ещё терзался сомнениями: попал ли он в «яблочко», как легко и играючи попадали в него гоголевские мужики?
Но однажды он раскрыл некую толстую газету и невольно улыбнулся: кодовое имя нового премьера, которого лезущие из кожи белые, серые и чёрные пиарщики стремились протолкнуть в президенты всея Руси, было, можете себе представить, Моль. А именно так уже долгое время называл бесцветного российского дона Рэбу питающий органическое отвращение к любой власти Геныч.
А тут ещё один мессия нарисовался. Вроде бы безвозвратно отъехавший, но (неисповедимы пути господни!) решивший вернуться в «обновлённую» Россию человек вызывал у шкодливого, как пятиклассник школы на Рио-де-Фанейро, Геныча не восхищение, а сочувствие, жалость и досаду. В качестве белого коня триумфатор использовал тёмно-зелёный железнодорожный вагон. Но дважды в одну и ту же реку никто ещё не смог войти ни до, ни после Гераклита Эфесского. Поэтому возвращение Александра Исаевича было воспринято Генычем как выход на экран ужастика «Чужой-4», появление которого один кинокритик назвал «слабовольной уступкой продюсерам и детским инфантилизмом», а сам фильмец – мутнейшей воды «апокрифом».
В общем, как неустанно повторял антигерой Генкиного романа: «Фарш нельзя провернуть назад!».
Со вступлением на престол российского «дона Рэбы» в стране начался подлинный ренессанс спецслужб. Владлен Владленович принялся возводить «вертикаль власти». Осталось вживить в уже промытый мозг каждого россиянина микрочипы, управляемые компьютером «Кремль». Либо просто воткнуть в одуревшие от ежедневного и еженощного вранья головы народа грубые электроды – такие Олдс и Милнер вживляли лабораторным крысам.
Лувсепок становился всё более мерзким. Если его божьим попущением когда-нибудь издадут, «Идущие вместе с Бездорогиным» испустят радостный вопль. Но даже если лувсепок и получится «удачным в литературном отношении», его рыночное будущее туманно. Не исключено, что к моменту падения «кирпича» на стол литературного консультанта в стране возродится Главлит. А то ещё проведут через Госдуму и Совет Федераций, умеющие только пускать ветры, «Проект о введении единомыслия в России», иронический черновик которого был написан Козьмой Прутковым в 1859-м году – за два года до отмены крепостного права.
Геныча не покидало стойкое ощущение, что и Козьма Прутков, и бывший геройский разведчик с кодовым именем Моль ломятся в открытую дверь. «Проект о введении единомыслия в России» давно утверждён, претворён в жизнь и работает де-факто. Белых ворон на Руси издревле не переносят на дух. Здесь оторваться от коллектива – значит подписать себе «психологический», а зачастую и физический смертный приговор.
Бездорогин белый только снаружи – на самом деле он обыкновенная чёрная ворона. Серая. «Парень с нашей улицы»: с улицы Ленина, Коммунистической, Свердлова, Красноармейской, Карла Маркса – такие до сих пор существуют в Муроме. Бия себя в костлявые перси, он рассказывает с экрана умиляющемуся народу: «как и большинство из вас, я большую часть жизни прожил в коммунальной квартире»; «я такой же, как все»; «мне хорошо известны и понятны заботы и проблемы… (тут он прикусывает язык, готовый произнести слово «советских», и быстро поправляется) – простых людей из народа» (какой пассаж!). И так далее.