Гениальный русский учёный Михайло Васильевич Ломоносов говорил, что планета Венера обладает «знатной» атмосферой. Платочек Венеры Фёдоровны Трепко был «знатно» пропитан смертельной отравой. Геныч мог бы передать Брушу платок и сам, но поручить роль «данайца, дары приносящего», интересной женщине было психологически более верно.
Как и предполагал Геныч, Костик и Венера Фёдоровна остались вне подозрений. По крайней мере, останутся до тех пор, пока дотошные американцы не докопаются до загадочных причин смерти своего президента. Большинство собравшихся в Окском парке людей так и не поняло, что в Бруша кинули переспелый помидор и что томат угодил ему в лицо. Возвращённый Брушем платок Венера Фёдоровна положила в сумочку, которую после сожгла – вместе с умопомрачительными декоративными перчатками. Изящные пальчики «странной женщины» защищала в тот памятный день и час ещё одна пара перчаток – тонких резиновых, надетых под парадные «умопомрачительные». Само собой, резиновые перчатки тоже были преданы огню, после чего Венера Фёдоровна умыла нежные руки…
Невидимый телережиссёр убрал с экрана фотографию покойного американского президента, и на «лживом мониторе» замелькали кадры хроники времён «императора» Джорджа Бруша младшего, вызвавшие у «муромской отравительницы» скуловоротную зевоту.
Отпив из бокала немного превосходного французского вина и затянувшись сигаретой, Венера приняла эффектную театральную позу и, обращаясь к экрану «голубого спрута», с выражением пропела своим бархатистым, чрезвычайно сексапильным и волнующим голоском:
И платок, что ты дала,
Мне носить неловко.
Что за чёрт, почему?
Стану чистить тем платком
Я в полку винтовку!
Венера Фёдоровна допила необычайно вкусное вино, лихо шваркнула бокал богемского стекла об пол, мстительно вырубила гундосо-гугнивый лицемерный «фонарь для идиотов» и зашлась в приступе безумного смеха.
* * *
Если бы эту историю услышал ныне покойный Квинт Септимий Флоренс, более известный под «погонялом» Тертуллиан, он, надо полагать, с превеликим удовольствием повторил бы во весь голос своё ставшее крылатым изречение:
– Верю, потому что это абсурдно.
Как говаривал любитель брюквенного самогона отец Кабани в одной из повестей братьев Стругацких:
– А кто не верит, тот дурак!
* * *
– Эх, Геныч, Геныч!
Вольдемар Хабловский перевернул последнюю страницу рукописи последнего Генкиного романа. Геныч закончил свой лувсепок незадолго до “time to say goodbye” – до того, как пришла пора прощаться. Как обычно, он отправил увесистый бумажный «кирпич» безотказному добряку Вольдемару с тем, чтобы Володенька совершил очередной «психоделический анабазис» по московским книгоиздательствам. По традиции Вольдемар сначала читал свежую бредятину приятеля сам, а потом уже предлагал «провинциальное чтиво» издателям, в прямом смысле слова наезжая на них с увесистым бумажным «кирпичом» в руке.
Хабловский не спускался в преисподнюю московского метрополитена уже вторую неделю – сидел на больничном. Поскользнулся на залитом машинным маслом полу эскалаторной и в кровь разбил голову – ту самую очень хорошую голову, которая, как без конца повторяла его мордвинка-мать, «досталась дураку». Он потерял сознание, а когда очнулся, почувствовал, что валяется в луже крови. Мобильника при нём не оказалось, голосовые связки от удара подсели, руки и ноги не слушались – на помощь позвать он не мог. Лишь часа через два появился сменщик, который и отволок Вольдемара в медпункт – метро хорошо только в мюзикле. Сегодня едва не отдавший «обтирочные концы» работник эскалаторной службы московского метрополитена наслаждался редко выпадающей возможностью побыть дома одному.